Бомба

Когда началась атомная эра? Это как считать.

Можно - начиная с Большого Взрыва, положившего начало всему сущему, включая атомы.

Можно - с Демокрита и Эпикура, которые впервые ввели в науку сам термин «атом», считая его наименьшей, далее уже не делимой частицей материи. В таком понимании атом прошествовал через физику Исаака Ньютона в науку XIX века, когда существование атомов было подтверждено экспериментально.

Можно - с Дмитрия Ивановича Менделеева, который систематизировал все химические элементы в соответствии с тем, что молекула каждого состоит из определенного числа атомов.

Можно - с открытия в 1895 году первым в истории лауреатом Нобелевской премии по физике немцем Вильгельм Рентгеном икс-лучей, названных его именем. Или с 1896 года, когда француз Антуан Анри Беккерель открыл явление радиоактивности, что тоже принесло ему Нобеля.

Но ясно, что к началу ХХ века атомная эра уже стучалась в двери. Обнаружилось, что атом делим, изменчив, имеет сложную структуру и электромагнитную природу, может быть разрушен. Что он состоит из ядра и электронов, а ядро имеет сложное строение и может расщепляться.

«Отцом ядерной физики» считают британского барона Эрнеста Резерфорда, который опытом рассеяния альфа-частиц в 1911 году доказал существование в атомах положительно заряженного ядра и отрицательно заряженных электронов вокруг него и создал планетарную модель атома. Проблема расщепления атомного ядра с целью получения нового источника энергии начала азартно изучаться во всем мире. Ученые разных стран спешили удивить друг друга все новыми открытиями.

Это произвело неизгладимое впечатление даже на Владимира Ильича Ленина, увидевшего в этом факте фундаментальное подтверждение истинности диалектического материализма. В «Материализме и эмпириокритицизме» он утверждал: «Электрон так же неисчерпаем, как и атом, природа бесконечна, но она бесконечно существует, и вот это-то единственно категорическое, единственное безусловное признание ее существования вне сознания и ощущения человека и отличает диалектический материализм от релятивистского агностицизма и идеализма». Ленин был неправ. Электрон оказался проще, чем он полагал, – неделимой фундаментальной частицей, в отличие от протонов и нейтронов.

В сентябре 1918 года был подписан декрет Советской власти о создании в Петрограде физико-технического отдела Государственного рентгенологического и радиологического института (ГРРИ) во главе с Абрамом Федоровичем Иоффе.

Выдающийся ученый Владимир Иванович Вернадский в 1922 году произнес оказавшиеся пророческими слова о «великом повороте в жизни человечества, когда оно получит атомную энергию». При этом не менее пророчески он добавил: «Ученые не должны закрывать глаза на возможные последствия их открытия. Они должны связать свою судьбу с лучшей организацией всего человечества».

В январе 1922 года в Петрограде по его инициативе на базе разделившегося ГРРИ возникли Радиевый институт во главе с самим Вернадским и Государственный физико-технологический рентгенологический институт под руководством Абрама Федоровича Иоффе. В 1925 году в институте Иоффе появился молодой сотрудник, которого звали Игорь Васильевич Курчатов.

Прорывным для ядерной физики оказался 1932 год. Сэр Джеймс Чедвик открыл нейтрон. Американский физикохимик Гарольд Клейтон Юри получил тяжелый водород – дейтерий. Джон Кокрофт и Эрнест Уолтон в Кембридже пучком высокоэнергичных протонов расщепили ядро лития, превращая его в гелий и другие элементы. А американец Карл Дейвид Андерсон обнаружил позитрон.

Не удивительно, что в конце столь урожайного на открытия года Курчатов забросил изучение занимавшей его до этого физики полупроводников и полностью переключился на исследование физики атомного ядра. Организационно это сопровождалось приказом по Ленинградскому физико-техническому институту (ЛФТИ) от 16 декабря 1932 года «О создании "особой" группы по ядру» под руководством Иоффе. Курчатов стал правой рукой академика по проведению исследований в области освоения атомной энергии. Фактическое руководство исследованиями перешло к Игорю Васильевичу с 1 мая 1933 года, когда группа была преобразована в отдел ядерной физики. Заказчиком исследований выступал Наркомат тяжелой промышленности, выделивший тогда ЛФТИ на работы по атомному ядру 100 тысяч рублей.

Исследования по физике атомного ядра начали разворачиваться и в других научно-исследовательских центрах СССР - Радиевом институте АН СССР (РИАН), московском Физическом институте АН СССР (ФИАН) и харьковском Украинском физико-техническом институте (УФТИ). Причем харьковчане поначалу вырывались вперед: именно в УФТИ впервые в Советском Союзе 11 октября 1932 года Антон Карлович Вальтер, Кирилл Дмитриевич Синельников, Александр Ильич Лейпунский и Георгий Дмитриевич Латышев – вслед за Кокрофтом и Уолтоном – расщепили ядро лития.

После прихода к власти в Германии нацистов в мире физики (и не только) началась большая миграция. От нацистов поспешили унести ноги многие выдающиеся ученые, особенно те из них, кто по классификации Гитлера и его сподвижников не принадлежал к «арийской расе». В 1933 году в США эмигрировал открывший теорию относительности Альберт Эйнштейн. Он получил должность профессора физики в Институте перспективных исследований в Принстоне (штат Нью-Джерси). За ним последуют и многие другие выдающиеся ученые.

Ядерные исследования заметно интернационализировались. Только в Советском Союзе с 1933 по 1940 годы состоялось пять ядерных конференций, в которых участвовали, помимо советских ученых, такие светила мировой науки, как Нильс Бор, Виктор Фредерик Вайскопф, Льюис Харольд Грэй, Фредерик Жолио-Кюри, Джон Кокрофт, Пьер Виктор Оже, Жан Батист Перрен, Рудольф Пайерлс, Вольфганг Паули, Поль Адриен Морис Дирак, Франко Дино Разетти, Гленн Теодор Сиборг и другие.

Ну а в Ленинградском физтехе Курчатов приступил к разработке методов искусственного ускорения заряженных частиц, создав в 1933 году ускорительную трубку, с помощью которой провел первые собственные эксперименты с протонами на литии и боре. Затем на пару с сотрудником своего отдела Михаилом Алексеевичем Еремеевым Курчатов соорудил новую установку, которую они называли «циклотрончик». Тогда же Курчатов вместе с коллегой Абрамом Исааковичем Алихановым, проявив завидную энергию, доказали руководству ЛФТИ необходимость соорудить в институте большой циклотрон.

В 1934 году во Франции супруги Жолио-Кюри открыли искусственную радиоактивность. В Риме начал опыты по изучению искусственной радиоактивности Энрико Ферми. Развивая пионерские исследования итальянца, Курчатов в 1935 году провел целый цикл исследований по облучению нейтронами ядер элементов, получая искусственно радиоактивные изотопы. В Англии венгерский физик Лео Сцилард получил в 1936 году патент на идею цепной реакции для атомной бомбы.

Вернадский писал в 1935 году: «Недалек тот день, когда человек овладеет тайнами атомной энергии – источником колоссальной силы, который даст человечеству возможность строить свою жизнь по своему усмотрению. Сумеет ли человек правильно использовать эту энергию, направить ее на благие цели, а не на самоуничтожение: достаточно ли зрелыми являются люди для того, чтобы разумно использовать ту силу, которую они неизбежно получат из рук ученых».

В 1937 году Виталий Григорьевич Хлопин, ставший директором РИАН, пригласил Курчатова запустить в действие создававшийся по проекту Льва Владимировича Мысовского циклотрон в Радиевом институте. В том же году циклотрон – пятый в мире (первые четыре были запущены в США) и первый в Европе – заработал. 17 марта 1937 года «Ленинградская правда» отметила пуск советского циклотрона статьей «Атомная пушка РИАНа». Первые ускоренные частицы на нем удалось получить в октябре-ноябре 1938 года. С помощью циклотрона были сформированы нейтронные пучки высокой интенсивности, а вскоре был открыт ряд новых радиоактивных изотопов. В Радиевом институте Курчатов работал с 1935 по 1940 год, сначала консультантом, а затем заведующим физическим отделом и циклотронной лабораторией.

В предвоенные годы в СССР были проведены масштабные исследования ядерно-физических процессов на различных веществах - литий, бор, золото, рутений и другие. Анатолий Петрович Александров, также работавший в ЛФТИ, а позднее возглавивший советскую Академию наук, подчеркивал: «Научный характер проводившихся у нас работ был примерно такой же, как в передовых лабораториях Запада».

Для советских контролирующих инстанций это было не так очевидно. Исследования «по ядру» оказали под угрозой закрытия как не приносящие практического результата. 5 марта 1938 года из ЛФТИ было отправлено письмо председателю Совнаркома СССР Вячеславу Михайловичу Молотову за подписями Иоффе, Курчатова, Алиханова, Дмитрия Владимировича Скобельцына, Льва Андреевича Арцимовича и других сотрудников института (всего было 23 подписи). Они доказывали настоятельную необходимость создания в стране более совершенной технической базы ядерных исследований, создания собственного циклотрона ЛФТИ, на который не хватало денег. Обращение к Молотову дало результат. В мае 1938 года для рассмотрения проекта нового циклотрона была создана комиссия в Академии наук, которая 17 июня 1938 года признала целесообразным сооружение в ЛФТИ еще одного, более мощного циклотрона для получения частиц с большой энергией.

25 ноября 1938 года Президиум АН СССР принял постановление «Об организации в Академии наук работ по исследованию атомного ядра». В академии была создана Комиссия по атомному ядру, которую возглавил директор ФИАН академик Сергей Иванович Вавилов. В нее вошли также Иоффе, Илья Михайлович Франк, Алиханов, Курчатов. Комиссия подготовила проект «Докладной записки в Правительство о необходимости правительственных мероприятий для организации работ по атомному ядру в СССР». В декабре Президиум Академии наук предложил перевести лабораторию Курчатова из ЛФТИ в ФИАН и построить циклотрон в Москве. Иоффе, Курчатов и Вавилов возражали, написав записку «К вопросу о плане строительства циклотронов», где доказывали необходимость строительства в СССР как минимум трех циклотронов.

Год, предшествовавший началу Второй мировой войны, оказался решающим и для перевода ядерной проблематики на военные рельсы. Причем, что не удивительно, впереди в тот момент оказалась Германия.

В конце 1938 года немецкие ученые Отто Ган и Фриц Штрассман направили на публикацию работу, в которой доказали, что под действием медленных нейтронов происходит деление ядер урана, сопровождающееся выделением огромной энергии. По удельному энерговыделению ядерное «топливо» в миллион раз эффективнее любого органического. Ученым стало понятно: именно уран может быть как самым перспективным топливом, так и супервзрывчаткой.

Мысль о делении урана на два осколка пришла в голову ученикам президента Датского королевского общества Нильса Бора Отто Фришу и Лизе Мейтнер как единственное объяснение опытов Гана и Штрассмана. Фриш и Мейтнер по телефону сообщили свои выводы Бору, находившемуся в тот момент в Америке. Бор передал эти сообщения, тоже по телефону, четырем американским лабораториям, имевшим циклотроны. Через десять дней все четыре подтвердили гипотезу о делении урана. Деление ядер урана превращалось из теоретической проблемы в технологическую.

Немцы были готовы к ее решению лучше других. Нацистская Германия располагала достаточными ресурсами для создания атомного оружия: адекватными производственными мощностями в химической, электротехнической, машиностроительной промышленности и цветной металлургии, финансами и необходимыми научными знаниями в области физики атомного ядра. Да, множество ученых Германию покинули. Но в стране, фактически стоявшей у истоков открытия ядерной энергии (достаточно назвать такие имена, как Отто Ган, Лиза Мейтнер, Макс Борн, Отто Фриш, Рудольф Пайерлс), оставалось достаточно не менее прославленных учёных, принявших нацистский режим и продолжавших трудиться – Нобелевский лауреат Вернер Гейзенберг, Карл фон Вайцзеккер, Вальтер Боте, Манфред фон Арденне и многие другие.

24 апреля 1939 года в высшие военные инстанции Германии поступило письмо за подписью профессора Гамбургского университета Пауля Хартека и его сотрудника доктора В. Грота, в котором указывалось на принципиальную возможность создания нового вида высокоэффективного взрывчатого вещества: «Та страна, которая первой сумеет практически овладеть достижениями ядерной физики, приобретёт абсолютное превосходство над другими». 29 апреля имперское Министерство науки, воспитания и народного образования по поручению руководителя специального отдела физики имперского исследовательского совета — государственного советника профессора Абрахама Эзау обсудило вопрос о «о самостоятельно распространяющейся ядерной реакции» с участием профессора Шумана, руководителя исследовательского отдела Управления вооружений сухопутных сил. Эзау настоял на принятии закона о запрете вывоза урана из Германии. В Бельгийском Конго было срочно закуплено большое количество урановой руды. Гитлер загорелся идеей нового сверхоружия.

Физику Курту Дибнеру из научного отдела Управления вооружений было поручено заниматься исключительно проблемами ядерной физики, создав для этого специальное отделение. В июне он организовал сооружение первой в Германии реакторной сборки на полигоне Куммерсдорф под Берлином.

26 сентября 1939 года Управление армейских вооружений созвало совещание специалистов в области ядерной физики с участием Хартека, Ханса Вильгельма Гейгера, Боте, Курта Дибнера, фон Вайцзеккера и Гейзенберга. Было решено засекретить все работы, имевшие хоть какое-то отношение к реализации программы, которую назвали «Урановый проект». Участники совещания полагали возможным создать ядерное оружие за 9-12 месяцев. К реализации проекта было привлечено 22 научных центра. Среди них были Физический институт Общества кайзера Вильгельма, Институт физической химии Гамбургского университета, Физический институт Высшей технической школы в Берлине и другие. Проект курировал имперский министр вооружений Альберт Шпеер, административным руководителем группы стал физик Эрих Шуман.

Как мы теперь знаем, получить из урана ядерную взрывчатку в принципе можно либо в результате выделения изотопа урана-235 (в урановом сырье его доля менее одного процента), либо путем наработки в специальных ядерных реакторах несуществующего в природе химического элемента – плутония. Ни той, ни другой технологии ни у кого не было, их предстояло создать и отработать. Что касается атомного реактора, он мог быть с графитовым или тяжеловодородным замедлителем. Производство тяжелой воды – процесс чрезвычайно энергоемкий, а получение реакторного сверхчистого графита еще не было освоено.

Концерн «ИГ Фарбениндустри» приступил к выработке шестифтористого урана, пригодного для получения урана-235 и сооружению полупромышленной установки по разделению изотопов. Гейзенберг начал конструировать ядерный реактор. В записке «Возможность технического получения энергии при расщеплении урана» в декабре 1939 года он утверждал: «В целом можно считать, что при смеси уран — тяжелая вода в шаре радиусом около 60 см, окружённом водой (около 1000 кг тяжелой воды и 1200 кг урана), начнется спонтанное выделение энергии». Гейзенберг рассчитал параметры и другого реактора, в котором уран и тяжёлая вода не смешивались, а располагались слоями.

На основании этих расчетов фирма «Ауэрге» получила заказ на изготовление урана, а норвежская фирма «Norsk Hydro» должна была поставлять тяжёлую воду. Во дворе Физического института в Берлине началось сооружение реакторной сборки.

То есть к концу 1939 года немецкими учеными была рассчитана критическая масса ядерного заряда, им удалось освоить технологию получения урана, создать опытные образцы центрифуг для разделения его изотопов. Началась разработка тяжеловодородного ядерного реактора.

В январе 1940 года доктор Тельпов от имени Общества кайзера Вильгельма и генерал Беккер от Управления вооружений подписали договор о передаче Физического института в ведение армии.



Политическое руководство стран, противостоявших гитлеровской Германии, явно недооценивало масштабы проблемы.

Уинстон Черчилль напишет в мемуарах о своих настроениях накануне и после начала войны в Европе: «Я боялся, что Гитлер попытается прибегнуть к блефу, угрожая каким-нибудь новым средством или секретным оружием, и что такая угроза собьет с толку или поставит в тупик наш обремененный заботами кабинет. Время от времени профессор Линдеман беседовал со мной об атомной энергии. Я поэтому просил его сообщить мне, в каком положении находится это дело».

После одной из бесед с Линдеманом 5 августа 1939 года Черчилль направил письмо министру авиации Великобритании Кингсли Вуду: «Несколько недель назад одна из воскресных газет расписала в ярких красках огромное количество энергии, которое можно высвободить из урана с помощью недавно открытых цепных процессов, возникающих при расщеплении нейтронами атома такого типа. На первый взгляд это может предвещать появление новых взрывчатых веществ большой разрушительной силы. Ввиду этого необходимо отдать себе отчет, что это открытие, каков бы ни был его научный интерес и дальнейшее возможное практическое значение, не угрожает привести в ближайшие годы к результатам, которые можно было бы практически использовать в широком масштабе… Можно предполагать, что при обострении международного напряжения будут намеренно распускаться слухи о применении этого процесса для создания какого-то нового страшного секретного взрывчатого вещества, способного снести Лондон с лица Земли. "Пятая колонна", без сомнения, попытается путем такой угрозы убедить нас пойти на новую капитуляцию. Поэтому совершенно необходимо заявить о подлинном положении дела.

Во-первых, лучшие специалисты считают, что лишь небольшая составная часть урана играет действенную роль в этих процессах и что для получения крупных результатов ее нужно будет извлечь. Это – дело многих лет…

В-четвертых, Берлин сейчас располагает лишь сравнительно небольшими запасами урана на территориях, ранее принадлежавших Чехословакии.

По всем этим причинам явно нет оснований опасаться, что это новое открытие дало нацистам какое-то зловещее новое секретное взрывчатое вещество для уничтожения их противников. Глухие намеки будут, несомненно, делаться, и будут упорно распространяться устрашающие слухи. Однако нужно надеяться, что они никого не обманут».

Вместе с тем собственные исследования по ядерной тематике в Великобритании были развернуты весьма широко. В день, когда ядерная бомба взорвется в Хиросиме, Черчилль расскажет: «К 1939 году учеными многих стран было признано, что освобождение энергии путем расщепления атома осуществимо. Однако проблемы, которые оставалось разрешить для того, чтобы осуществить на практике эту возможность, были громадными и многообразными, и лишь немногие ученые в то время рискнули бы предсказать, что атомная бомба может быть готова к использованию к 1945 году. Тем не менее потенциальные возможности этого проекта были настолько велики, что правительство Его Величества сочло правильным проведение научно-исследовательских работ, несмотря на то что к нашим кадрам научных работников предъявлялись многочисленные требования. На этом этапе научно-исследовательские работы проводились в основном в наших университетах, главным образом в Оксфорде, Кембридже, Лондоне (Имперский колледж), Ливерпуле и Бирмингеме. Во время формирования коалиционного правительства ответственность за координацию работы и ее продвижение лежала на министерстве авиационного производства, которое консультировал комитет видных ученых под председательством сэра Джорджа Томсона.

В то же время в соответствии с существовавшими тогда общими соглашениями об объединении научной информации происходил полный обмен мнениями между учеными, занимавшимися этой работой в Соединенном Королевстве и в Соединенных Штатах».



Американская ядерная программа в сознании людей традиционно ассоциируется с фигурой Альберта Эйнштейна. Президент Гарри Трумэн в мемуарах напишет: «Идея ядерной бомбы была предложена президенту Рузвельту знаменитым и блестящим доктором Альбертом Эйнштейном, и ее разработка превратилось в широкое предприятие». В действительности великий ученый имел к атомному проекту США весьма скромное отношение.

В США к началу Второй мировой войны в университетских центрах были пущены уже восемь циклотронов, ни к одному из них Эйнштейн не имел никакого отношения. Действительно, толчком явилось письмо Рузвельту, подписанное Эйнштейном. Однако представление об Эйнштейне как «отце» американской ядерной программы и атомной бомбы не совсем справедливо, да и сам он был вовсе не в восторге от такой славы. Если от кого-то и исходила инициатива, то это от Лео Сцилларда. История такова.

Сциллард, несколько эксцентричный физик из Венгрии, был знаком с Эйнштейном еще с 1920-х годов, когда они жили в Берлине и даже вместе запатентовали холодильник нового типа (но не преуспели в продвижении его на рынок). Спасаясь от нацистов, Сциллард сначала попал в Англию, а затем приехал в Нью-Йорк, где продолжал свои исследования в Колумбийском университете. Узнав об открытии деления урана, Сциллард понял, что бомба возможна. Его, как и Юджина Вигнера – коллегу и земляка, – беспокоила перспектива появления ее у нацистов. Они полагали (как мы знаем, не без оснований), что немцы наладят закупки урановой руды в бельгийском Конго. Но как, спрашивали они себя, можно это предотвратить? Сциллард вспомнил, что Эйнштейн был дружен с королевой-матерью Бельгии.

Сам Эйнштейн на лето 1939 года снял домик в Пеконике на Лонг-Айленде. В воскресенье 16 июня 1939 года Вигнер и Сциллард отправились к нему. За рулем был Вигнер: Сциллард, как и Эйнштейн, машину не водил. Сциллард объяснил Эйнштейну, что нейтроны, высвобождающиеся при расщеплении урана, позволяют получить взрывную цепную реакцию в уране с графитом в качестве регулятора.

- Я никогда не думал об этом, - прервал его Эйнштейн.

Он задал несколько вопросов, замолчал и пятнадцать минут размышлял. После чего предложил написать не королеве-матери, а одному из бельгийских министров, которого тоже знал. Вигнер, проявляя благоразумие, заметил, что трем эмигрантам рискованно обращаться к иностранному правительству по вопросам, связанным с национальной безопасностью, без консультации с Государственным департаментом. Решено: копию письма в Бельгию от имени Эйнштейна, как фигуры широко известной, они направят в Госдеп.

Пока готовили письмо, общий приятель свел Сцилларда с Александром Саксом, банкиром из инвестиционного банка Lehman Brothers и другом Рузвельта. Сакс, человек куда более опытный в политических делах, уверил, что письмо по столь серьезному вопросу должно быть направлено не в Брюссель, а в Белый дом, и взялся передать его президенту. Сциллард написал Эйнштейну: «Ничего плохого не случится, если мы используем такую возможность». Тот пригласил Сцилларда к себе в Пеконик.

Вигнер был в Калифорнии, поэтому водителем на сей раз выступал еще один ученый-физик из Венгрии Эдвард Теллер. Все понимали, что содержание письма должно было сильно отличаться от того, что они написали бельгийскому министру. «Эйнштейн продиктовал письмо по-немецки, - вспоминал Сциллард, - Теллер его записал, а я использовал немецкий текст как основу для составления двух черновых вариантов письма президенту».

Сциллард подготовил и отправил Эйнштейну два варианта письма: в 25 и в 45 строк. Оба письма были датированы 2 августа 1939 года. Под обоими письмами Эйнштейн поставил небольшую закорючку, а не ту подпись с длинным росчерком, которой пользовался в официальных случаях. К Рузвельту попала более длинная версия письма, где говорилось: «Сэр, последняя работа Э. Ферми и Л. Сцилларда, переданная мне в рукописи, заставляет предположить, что в ближайшем будущем химический элемент уран может быть превращен в новый и важный источник энергии. Некоторые вопросы, возникающие в связи с этой ситуацией, призывают к бдительности и, если это будет необходимо, к быстрому реагированию со стороны Вашей администрации. Поэтому я полагаю своим долгом обратить Ваше внимание на следующие факты и дать некоторые рекомендации.

…Может оказаться возможным запустить ядерную цепную реакцию в большой массе урана, что приведет к высвобождению громадного количества энергии и генерации большого количества, сходных с радием новых элементов. Теперь почти с уверенностью можно сказать, что сделать это удастся в ближайшем будущем.

Новое явление может также привести к созданию бомб, и вполне допустимо, хотя говорить об этом можно с меньшей уверенностью, что это будут чрезвычайно мощные бомбы нового типа. Одна такая бомба, перевезенная на корабле и взорванная в порту, может с легкостью разрушить весь порт и прилегающую к нему территорию... Имея это в виду, Вы, возможно, посчитаете желательным наладить постоянный контакт между Вашей администрацией и группой физиков, работающих над цепными реакциями в Америке». В конце содержалось предостережение: возможно, германские ученые уже занимаются созданием такой бомбы.

Как передать письмо президенту? У Эйнштейна были сомнения в отношении Сакса, он рассматривали кандидатуры финансиста Бернарда Баруха и президента Массачусетского технологического института Карла Комптона. Время шло, началась Вторая мировая война, но письмо так и не доходило до Рузвельта. Сциллард встретился с Саксом в конце сентября и с ужасом узнал, что тот все еще не смог встретиться с президентом. «Вполне вероятно, что Сакс окажется бесполезен, - написал Сциллард Эйнштейну. – Мы с Теллером решили дать ему отсрочку еще на десять дней». Но Сакс уложился в отведенный срок.

11 октября, вооруженный письмом Эйнштейна, пояснительной запиской Сцилларда и собственным письменным резюме, Сакс оказался в Овальном кабинете Белого дома.

- Алекс, что ты задумал? – поинтересовался Рузвельт.

Сакс бывал словоохотлив, вот и сейчас он начал с истории, рассказав об изобретателе, который предложил Наполеону построить корабль, плывущий с помощью парового котла, а не парусов. Император прогнал его, сочтя сумасшедшим. Изобретателя звали Роберт Фултон, который и построит пароход.

Рузвельт тут же попросил помощника принести бутылку старого и редкого коньяка «Наполеон», сам налил две рюмки и предложил Саксу выпить. Тот решил, что единственный способ обратить внимание Рузвельта на принесенные бумаги – прочитать их вслух. Что Сакс и сделал, стоя перед столом президента. Эффект был достигнут.

- Алекс, ты хочешь сказать, что следует подумать о том, чтобы нацисты нас не взорвали? – произнес президент.

- Именно так, - ответил Сакс.

- Необходимо действовать, - заявил президент и позвал личного секретаря.

В тот же вечер было решено создать специальный комитет под руководством Лаймана Бриггса, директора Национального бюро стандартов, которое было, по сути, государственной физической лабораторией. Этот комитет впервые собрался 21 октября. Без Эйнштейна – он не был ни физиком-ядерщиком, ни политиком. Но троица венгерских эмигрантов – Сциллард, Вигнер и Теллер – была готова действовать. Эйнштейн получил вежливое письмо от президента с выражением благодарности. «Я создал совет, цель которого детально разобраться с Вашими предположениями, касающимися элемента урана».

Однако нельзя сказать, что сразу вслед за этим в Америке закипела работа над ядерным оружием. В следующие несколько месяцев администрация Рузвельта одобрила выделение лишь 6 тысяч долларов на эксперименты с ураном и графитом.

Больше всех беспокойство по поводу проволочки с развертыванием широкомасштабных исследований, похоже, проявлял Сциллард. Его уверенность в осуществимости цепной реакции росла, и он все больше переживал из-за сообщений коллег-беженцев из Германии. В марте 1940 года он отправился в Принстон к Эйнштейну. Они подготовили еще одно письмо, которое адресовали Саксу для передачи президенту, где изложили все, что им было известно о ходе работ над бомбой в Германии и просили Рузвельта «выяснить, достаточно ли быстро движется такая работа в Америке». Президент потребовал созвать совещание с приглашением Эйнштейна, призванное безотлагательно ускорить работы. Но Эйнштейн отказался участвовать, сославшись на простуду. При этом он настойчиво советовал приступить к работе: «Я убежден в разумности и срочности создания условий, при которых такая работа могла бы выполняться с большей скоростью и более масштабно».

Эйнштейн так и не примет участия в американском ядерном проекте. И не только потому, что не слишком этого хотел. Великий ученый многими рассматривался как большая потенциальная угроза безопасности США. В июле 1940 года организатор нового ядерного комитета бригадный генерал Шерман Майлс, исполнявший обязанности начальника Генерального штаба, отправил письмо директору ФБР Джону Эдгару Гуверу с просьбой разрешить привлечь Эйнштейна к работе над бомбой. Гувер в ответ рассказал о связях ученого с разного рода подозрительными организациями - от пацифистских групп до испанских республиканцев - и пришел к выводу, что Эйнштейн является «крайним радикалом», который к тому же «писал статьи в коммунистические журналы» (чего не случалось). «Учитывая столь радикальные взгляды, Бюро не рекомендует без тщательной проверки привлекать доктора Эйнштейна к работам, связанным с секретностью, поскольку маловероятно, что человек с таким прошлым мог за короткое время превратиться в лояльного американского гражданина».

Как раз в это время Эйнштейн, имевший швейцарский паспорт, завершал процедуру приобретения гражданства Соединенных Штатов. Экзамен на гражданство он сдавал 22 июня 1940 года федеральному судье в Трентоне, а в октябре принес присягу на верность американскому флагу.



Ну а что же Советский Союз?

Решением правительства от 28 января 1939 года вся работа по исследованию атомного ядра была сосредоточена в Академии наук СССР, для чего ей выделялись дополнительные средства. ЛФТИ передавался из Наркомата среднего машиностроения в систему Академии наук. Иоффе писал: «В феврале 1939 года в неожиданной форме возродилась проблема использования внутриядерной энергии, до тех пор не переступавшая рамок фантастических романов». С мая в системе Академии наук заработала еще и комиссия по изучению изотопов.

С 1 апреля 1939 года Президиум АН СССР утвердил Курчатова в должности заведующего физическим отделением РИАНа. 11 июня ему было выдано авторское свидетельство на изобретение установки для получения диффузного источника нейтронов. Хлопин был доволен. «Большой циклотрон Радиевого института является единственно действующей установкой не только в Союзе, но и в Европе», - отмечал он в «Вестнике АН СССР». О работах в области ядерной физики стали часто писать и в центральных газетах. Академик Николай Николаевич Семенов написал в Наркомат тяжелого машиностроения письмо, указав на возможность создания оружия фантастической силы.

С началом Второй мировой войны и советские ученые стали высказывать опасения - как публично на конференциях, так и в обращениях в правительство, что нацисты способны создать новое оружие.

Новейшие открытия активно обсуждались на Курчатовском семинаре. Но с конца ноября 1939 года, когда шла война с Финляндией, временно прекратились эксперименты на циклотроне, так как из-за военных действий в Ленинграде была ограничена подача электроэнергии. При этом шло сооружение нового циклотрона ЛФТИ в Лесном.

В целях ускорения работ по использованию внутриатомной энергии Отделение геолого-географических наук АН СССР 25 июня 1940 года организовало группу под председательством Вернадского, в которую также вошли академики Ферсман и Хлопин.

12 июля они изложили свое видение проблемы Президиуму Академии наук и направили в правительство письмо: «Работы по физике атомного ядра ставят на очередь вопрос о возможности технического использования внутриатомной энергии». Предлагалось срочно разработать методы разделения изотопов урана и создания соответствующих установок, ускорить начатые работы по сооружению сверхмощного циклотрона в ЛФТИ, создать государственный фонд урана. В тот же день академики направили письмо заместителю председателя СНК СССР Булганину, рассказав, что в США и Германии соответствующие работы ведутся в экстраординарном порядке, на них ассигнуются крупные средства.

Реакция правительства была положительной. 30 июля решением Президиума Академии наук была создана Комиссия по урану (Урановая комиссия) под председательством Хлопина. В числе других крупных ученых в ее состав вошел Курчатов. Академики Вавилов и Иоффе восприняли новую Урановую комиссию негативно - как очередную бюрократическую надстройку. Иоффе видел во главе советского атомного проекта Курчатова и его сотрудников. 24 августа в записке «О положении проблемы использования внутриатомной энергии урана» президенту АН СССР Иоффе писал, что основными специалистами по проблеме в стране являются Курчатов и его сотрудники Флеров и Петержак, а также сотрудники Ленинградского института химической физики (ЛИХФ) Зельдович и Харитон.

Это было не далеко от истины. Юлий Борисович Харитон и Яков Борисович Зельдович провели расчет цепной реакции деления урана и показали, что, обогащая природный уран его легким изотопом - ураном-235, можно получить взрывную реакцию.

Курчатов для изучения возможности цепной реакции на быстрых нейтронах развернул первые исследования по проблеме деления тяжелых ядер. Его сотрудники Георгий Николаевич Флёров и Константин Антонович Петержак исследовали этот процесс с помощью созданного ими под руководством Курчатова детектора нейтронов – камер деления с рекордной чувствительностью. В 1940 году ими было зарегистрировано спонтанное, без облучения нейтронами, деление тяжелых ядер урана. Открытие спонтанного деления – самое значительное достижение школы Курчатова в ядерной физике довоенного времени. Однако откликов на свою прорывную публикацию на этот счет из-за границы авторы не получили, что было лучшим свидетельством того, что все ядерные исследования были уже плотно засекречены.

Действительно, с начала войны в Европе со страниц журналов всех стран, как по команде, исчезли имена видных ученых, ранее регулярно публиковавшихся по проблемам ядерной физики.

29 августа 1940 года Курчатов, Харитон, Русинов и Флеров представили в Президиум Академии наук программу «Об использовании энергии деления урана в цепной реакции» с развернутым планом работ. Уран для этих исследований в количестве до одного килограмма предлагалось срочно изготовить в одном из химических институтов академии. Параллельно директор РИАН академик Хлопин разработал свою программу - «План работы по проблеме урана на 1940-41 гг.», - которая была направлена в Академию наук 5 октября. Оба проекта рассматривались на Президиуме АН СССР 15 октября. Победила программа Хлопина. Ей отдало предпочтение и состоявшееся в ноябре 1940 года в Москве Всесоюзное совещание по физике атомного ядра. Причина успеха программы Хлопина была банальной: на ее осуществление запрашивалось нескольких миллионов рублей, а Курчатова ставил вопрос о сумме в сотни раз больше.

В Бюро изобретений Наркомата обороны 17 октября 1940 года поступила заявка В.А. Маслова и В.С. Шпинеля на изобретение «Об использовании урана в качестве взрывчатого и отравляющего вещества», где содержалось описание возможного устройства атомной бомбы, физики ее взрыва и последствий применения.

В статье в «Правде» 29 октября 1940 года Иоффе писал: «Проблемой урана упорно занимаются и в США, и в Германии, и у нас в Советском Союзе началась работа, которая, может быть, изменит лицо современной техники». Однако подобная оценка была излишне оптимистичной. Атомный проект, как скоро выяснится, требовал средств, сопоставимых со всем советским военным бюджетом. В условиях подготовки к схватке с германским нацизмом, когда форсировалось производство танков, самолетов, артиллерийских орудий, когда резко увеличивалась численность армии, он просто не мог быть приоритетным – на него элементарно не было денег.

При этом появилось новое обширное и весьма перспективное поле работы для советских спецслужб за рубежом.

«Обстановка для работы разведки в оккупированных Германией странах Европы чрезвычайно осложнилась и развертывать там работу по ядерной тематике не представлялось возможным, - читаем в "Истории российской внешней разведки". - Поэтому основными центрами приложения усилий разведки стали Великобритания и США, в которых, вероятнее всего, следовало ожидать существенных подвижек в создании атомного оружия».

В эти резидентуры была послана осенью 1940 года директива – выявлять центры поиска способов применения атомной энергии для военных целей и обеспечивать получение достоверных сведений о создании атомного оружия. Инициатором этой директивы был начальник НТР, инженер-химик Леонид Романович Квасников, в то время единственный на всю разведку человек, знакомый с основами ядерной физики. Машинист паровоза, Квасников окончил Московский институт технического машиностроения, работал на химическом заводе в городе Дзержинске Горьковской области, но в 1938 году был мобилизован на работу в органы госбезопасности и уже на следующий год возглавил научно-техническую разведку.

Отделение НТР организационно входило в состав 5-го англо-американского отдела 1-го управления НКГБ-НКВД, работавшего по Великобритании, Соединенным Штатам Америки и Канаде. Считалось, что в других региональных подразделениях научно-технической разведке делать было практически нечего. Зато в Соединенных Штатах работы было много, там действовали нью-йоркская резидентура во главе с Василием Михайловичем Зарубиным и три подрезидентуры: в Вашингтоне, Сан-Франциско и Лос-Анджелесе. К 1941 году там находилось около двадцати оперативных работников внешней разведки. Но у них на связи уже было несколько десятков агентов, причем в основном по линии научно-технической разведки.

В начале 1941 года в различных странах мира действовало 45 «легальных» и 14 нелегальных резидентур, причем в наиболее важных для нас государствах – таких как Германия, Англия, Франция, США – работало сразу несколько нелегальных резидентур. В Англию и США были направлены сотрудники как внешней разведки, так и Главного разведывательного управления Наркомата обороны, которые обладали научно-техническими знаниями.

Разведчики быстро зафиксировали повышенный интерес ученых ведущих стран к ядерной проблеме.