Бомба

Вопрос о морали в связи с созданием ядерного оружия и его возможным применением стал возникать, как только перспектива завершения работ замаячила на горизонте.

Весной 1944 года Рузвельту предстояло сделать выбор между двумя курсами. Первый предполагал продолжение атомного сотрудничества исключительно с Британией. Второй - привлечение к сотрудничеству Советского Союза, что давало надежу на то, что атомная энергия станет энергией мирной. Человеком, который в обостренной форме поставил вопрос об этом выборе, стал Нильс Бор.

Близкий к Рузвельту судья Верховного суда Феликс Франкфуртер попросил президента принять Бора. Встреча состоялась и продолжалась полтора часа.

Бор предлагал - ради сохранения доверия между союзниками - информировать Советский Союз о работах над проектом S-1, осуществлять совместную техническую инспекцию, создать общее атомное агентство, четкое разделить мирные и военные исследования. Если США и Англия на ранней стадии исследований не заключат соглашения с СССР, то после войны великие страны будут втянуты в самоубийственную гонку атомного вооружения. И это было мнение далеко не только Бора, но и ряда других ключевых участников проекта.

Рузвельт тогда сказал Франкфуртеру:

- Вся эта вещь смертельно тревожит меня.

Бор на этом не остановился и 3 июля подготовил письменный меморандум, который Франкфуртер передал Рузвельту. Тот вновь принял ученого 26 августа, но высказанная Бором идея о временном характере всякой монополии на атомное оружие показалась ему недостаточно убедительной.

Президент направил Бора к Черчиллю, который крайне резко поговорил с ученым. Британский премьер немедленно предложил Рузвельту зафиксировать их совместное негативное отношение к идее информировать о чем-то Советский Союз. 19 сентября в Гайд-Парке они подписали на этот счет секретную «памятную записку». Одновременно и Рузвельт, и Черчилль дали указание своим спецслужбам установить слежку за Нильсом Бором и предпринять шаги, «гарантирующие уверенность, что он не несет ответственности за утечку информации, в особенности к русским».

Среди незаметных участников атомного проекта был чикагский физик Отто Штерн, один из друзей Эйнштейна, работавший с ним еще в Праге. В конце 1944 года Штерн посетил Принстон. То, что Эйнштейн услышал, его расстроило. Вне зависимости от того, будет ли использована бомба в этой войне, характер и войны, и мира изменится навсегда. Но понимают ли это политики? Эйнштейн решил написать Нильсу Бору (Эйнштейн был один из немногих, знавших, что Бор тайно находился в Соединенных Штатах). «Политики не могут оценить его возможности и вследствие этого не знают, насколько велика опасность», - уверял Эйнштейн, приводя доводы в пользу создания мирового правительства, наделенного определенной властью и способного предотвратить гонку вооружений в наступавшей ядерной эпохе. «Ученые, имеющие влияние на политических лидеров, - настаивал Эйнштейн, - должны оказать давление на руководителей своих стран, чтобы добиться интернационализации военной мощи». Это было началом политической миссии, всецело поглотившей Эйнштейна в оставшиеся десять лет его жизни.

Бор поспешил в Принстон – спасать Эйнштейна, убеждая его, что для любого, кто знает о ходе работ над бомбой и поделится этой информацией, «последствия будут самыми плачевными». Бор заверил, что ответственные политики в Вашингтоне и Лондоне осведомлены как об угрозах, связанных с такой бомбой, так и «об уникальной возможности способствовать налаживанию дружеских отношений между государствами». Бору удалось убедить Эйнштейна хранить молчание.

Но Эйнштейн напишет еще одно письмо президенту, и, как в 1939 году, оно стало следствием визита Сцилларда, посетившего его в марте 1945 года. Сцилларда волновало, как бомба может быть использована. Немецкие планы создания сверхоружия так и не материализовывались. Атомный проект, по словам известного американского журналиста и историка Уильяма Ширера, «продвинулся недалеко, поскольку не вызывал большого интереса у Гитлера и поскольку Гиммлер имел обыкновение арестовывать ученых-атомщиков по подозрению в нелояльности или отрывал их для проведения увлекавших его нелепых "научных" экспериментов, которые он считал гораздо более важными. К концу 1944 года правительства Англии и США с большим облегчением узнали, что немцы не смогут создать атомную бомбу и применить ее в этой войне».

Если ясно, что Германия бомбу уже не сделает, вопрошал Сциллард, тогда зачем Америка форсирует завершение работы? Есть ли смысл использовать ее против Японии? Или у бомбы другое предназначение? Эйнштейн согласился написать Рузвельту. Он хотел попытаться убедить его встретиться со Сциллардом и другими озабоченными учеными, пойдя на хитрость: «Я не знаю, ни в чем состоят соображения д-ра Сцилларда, ни в чем суть рекомендаций, которые он собирается представить на Ваше рассмотрение, - написал Эйнштейн. – Условия секретности, в рамках которой сейчас работает д-р Сциллард, не позволяет ему поделиться со мной информацией о своей работе».

Рузвельт этого письма не прочел. 12 апреля он ушел из жизни. Письмо Эйнштейна нашли в его кабинете и передали Джеймсу Бирнсу, вскоре ставшему госсекретарем. Сциллард и Бирнс встретились в Южной Каролине, но на Бирнса озабоченности физика не произвели ни малейшего впечатления.

В бумагах Франкфуртера сохранилось добавление Бора к его июльскому 1944 года меморандуму, датированное 24 марта 1945 года. Из него следует, что ни Бор, ни Франкфуртер не утратили надежды на новую встречу с Рузвельтом и на положительное решение вопроса о международном контроле над атомным оружием. Бор заявил о неизбежном овладении секретом производства атомного оружия многими странами. «Человечество, - писал физик, - столкнется с угрозой беспрецедентного характера, если в надлежащий момент не будут приняты меры с целью не допустить смертельно опасного соревнования в производстве невероятного по своей разрушительной силе оружия и установить международный контроль за производством и применением этих мощных материалов». Франкфуртер тоже так и не успел переговорить на эту тему с Рузвельтом.

После смерти Рузвельта в должность вступил 33-й президент Соединенных Штатов Америки – Гарри Трумэн. В тот же день наскоро прошло заседание кабинета министров. Дождавшись, когда коллеги покинули зал, Стимсон задержался, чтобы коротко, не вдаваясь в детали, проинформировать нового президента: США находятся накануне создания принципиально нового «взрывного устройства невероятной разрушительной силы». Так Трумэн впервые услышал об атомной бомбе. В это трудно поверить, но в тот день Сталин и Молотов были куда более информированы об американском ядерном проекте, чем президент Соединенных Штатов.

На следующий день, 13 апреля, Трумэн встретился с военной верхушкой: «Это было в одиннадцать, когда военный министр Стимсон и военно-морской министр Форрестол пришли вместе с генералом Джорджем Маршаллом - начальником штата армии, адмиралом Эрнстом Кингом - командующим военно-морскими операциями, генерал-лейтенантом Барни Джилсом из ВВС и адмиралом Уильямом Леги, руководителем аппарата президента…

Их доклад мне был коротким и по делу. Германия, сказали они мне, не будет полностью повержена, по крайней мере, на протяжении шести месяцев. Япония не будет завоевана еще полтора года». Как видим, руководство американских вооруженных сил было настроено на долгую войну.

С другим настроением пришел в кабинет президента друживший с ним Джеймс Бирнс, бывший сенатор, а тогда директор Управления военной мобилизации. Именно он, поведал Трумэну о деталях «Манхэттенского проекта» и о том, какие военные и дипломатические преимущества сулит его успех. По словам Трумэна, Бирнс рассказал ему, что «Соединенные Штаты завершают работу над взрывчатым веществом такой огромной силы, что оно в состоянии уничтожить весь земной шар». Бирнс, в отличие от Трумэна неплохо ориентировался в международных делах. Он был участником Ялтинской конференции и даже вел ее стенограмму. И его взгляды сильно отличались от рузвельтовских по многим из обсуждавшихся в Крыму вопросов. Ободряющая информация о скором появлении «победоносного оружия» существенно упрощала для Трумэна восприятие международных и военно-политических проблем. Он был согласен с Бирнсом: атомная бомба создается для того, чтобы ее использовать.

В мемуарах Трумэн напишет: «Я узнал об этом предприятии только после того, как стал президентом, когда военный министр Стимсон поведал мне полную историю. Он сказал мне тогда, что проект близок к завершению и бомбу можно ожидать в течение следующих четырех месяцев. Также по его предложению я создал комитет из лучших людей и попросил их исследовать со всей тщательностью последствия, которые новое оружие может иметь для нас.

Министр Стимсон возглавлял группу как председатель, другими членами были Джордж Харрисон, президент нью-йоркской Life Insurance Company, который был специальным помощником военного министра; Джеймс Бирнс как мой личный представитель; Ральф Бард – заместитель министра флота; заместитель госсекретаря Уильям Клейтон; и трое самых выдающихся ученых – доктор Вэнивар Буш - президент Института Карнеги в Вашингтоне и директор Управления научных исследований и развития; доктор Карл Комптон – президент Массачусетского технологического института; и доктор Джеймс Конант – президент Гарвардского университета и председатель Национального комитета оборонных исследований.

Этому комитету помогала группа ученых, из который наиболее значимыми из числа занятых разработкой атомной бомбы были доктор Оппенгеймер, доктор Артур Комптон, доктор Э.О. Лоурэнс и родившийся в Италии доктор Энрико Ферми. Заключение, к которому пришли эти люди - и в совещательном комитете ученых, и всем комитетом, - было доложено мне Стимсоном 1 июня».

Ядерный фактор уже зримо влиял на дипломатию. 23 апреля 1945 года Трумэн встретился в Белом доме с Молотовым и неожиданно резко с ним поговорил. Удивленный тоном беседы посол в США Андрей Андреевич Громыко, и прежде общавшийся с Трумэном, замечал: «Раньше, до окончания войны, до кончины Рузвельта, Трумэн хотел создать о себе хорошее впечатление в Москве. Но уже на беседе с Молотовым его как будто подменили. Новый президент обладал солидной способностью к политическим метаморфозам, которые вскоре проявились открыто». Главной причиной такой перемены Громыко считал атомную бомбу: «Трумэну явно казалось, что, поучив в руки такое оружие, Америка сможет диктовать свою волю Советскому Союзу».

О личной встрече с президентом попросил Стимсон, и 25 апреля он получил аудиенцию.

О содержании беседы говорит подготовленный к ней меморандум военного министра:

- Не позже, чем через четыре месяца мы, судя по всему, завершим производство самого ужасного оружия, когда-либо известного в человеческой истории, один боеприпас которого может уничтожить целый город. Однако абсолютно очевидно, что мы не в состоянии сохранить за собой эти преимущества на неопределенное время, так как… различные исходные данные, связанные с открытием секрета атомной бомбы и ее производством, хорошо известны многим исследователям во многих странах, хотя немногие ученые сейчас знакомы с процессом в целом. Весьма вероятно, что в будущем бомба может быть изготовлена и малыми странами, и даже группами людей или в более короткий срок большой страной».

Стимсон предлагал создать международный контрольный орган, который бы распоряжался ядерным оружием, систему инспекций, и «это понятно предполагало еще невиданную, высочайшую степень интернационализации политического мышления всего мирового сообщества». Трумэна идеи международного контроля совсем не вдохновили. В отличие от идеи использовать бомбу для ускорения окончания войны.

Трумэн 2 мая начал консультации, продолжавшиеся и следующие два дня, которые «касались организационных вопросов, связанных с формированием Временного комитета (Interim Committee), призванного в обстановке абсолютной секретности вынести заключение по поводу использования атомной бомбы. Как позднее вспоминал Трумэн, «Бирнс обрисовал такую перспективу: "В конце войны бомба вполне могла бы позволить нам диктовать наши собственные условия"».

В мае была сформирована специальная авиационная группа № 509 под командованием воздушного аса полковника Поля Тиббетса, блестяще проявившего себя на рискованных испытаниях новых стратегических бомбардировщиков Б-29. Пока летчики полковника Тиббетса, которым не сообщали, к какой миссии их готовят, отрабатывали точное бомбометание, в Вашингтоне продолжались напряженные политические дискуссии.

Трумэна информировали, что многие ученые, занятые в «Манхэттенском проекте», прежде всего Лео Сциллард, выступают против военного использования атомной бомбы. Говорили, что Эйнштейн написал Трумэну (что сомнительно): «Я не знаю, каким оружием будет вестись третья мировая война, но четвертая – палками и камнями». Ученые рекомендовали осуществить показательные взрывы, пригласив на них наблюдателей из союзных и нейтральных стран, а затем предъявить ультиматум Японии, и только после вероятного отказа Японии капитулировать осуществить атомную бомбардировку одного-двух городов этой страны. Но Сцилард тщетно добивался приема у Трумэна.

31 мая состоялось решающее заседание Временного комитета по атомному оружию (Interim Committee). Вторжение на Японские острова было назначено на 12 ноября, применение атомной бомбы рассматривалось как законная, не противоречащая общепринятым принципам ведения войны акция. Япония должна была понести возмездие за Пёрл-Харбор. А бомбардировки предотвратят гибель тысяч американских солдат.

Буш и Конант первыми затронули болевую точку – как долго США смогут сохранить монополию на атомное оружие. Они оба в тот момент исходили из того, что Советскому Союзу потребуется длительное время для создания собственной бомбы. Комптон считал, что шесть лет, Гровс - 20 лет. Оппенгеймер на стал вмешиваться в этот спор. Но решительно повторил мысль Нильса Бора: «Москве следует сообщить о бомбе раньше, чем она будет использована. И предложить совместную разработку системы международного контроля над атомной энергией». Инициативу поддержал и Маршалл: «Соединенным Штатам не следует бояться того, что русские получат информацию о Манхэттенском проекте. Более того, это будет означать признание реальностей, возникших на основе военного сотрудничества и новых межгосударственных отношений США и СССР… Почему бы не пригласить двух известных русских ученых побывать на испытательном полигоне в Аламогордо, когда там в один из июльских дней будет взорвано экспериментальное устройство – первая атомная бомба?»

По кабинету прошел тревожный шумок.

Против Маршалла резко выступил Бирнс. Если США передадут Советскому Союзу информацию о бомбе даже в самых общих чертах, Москва немедленно потребует права на вступление в англо-американский «атомный клуб». Бирнс категорически настаивал на сохранении секретности, утверждая, что дипломатическая ценность бомбы резко снизится, если Сталину станет о ней известно до того, как она будет использована. Это не помешает, уверял он, налаживанию отношений с Россией.

Никто не решился возразить Бирнсу. Артур Комптон подвел итоги: «Соединенные Штаты должны сохранить свои господствующие позиции в сфере атомных вооружений, одновременно стремясь к политическому соглашению с СССР». Общий вывод для президента на следующий день сформулировал Бирнс: «Признавая, что окончательный выбор объекта является преимущественно делом военных, комитет считает, что бомба должна быть сброшена на Японию как можно скорее; она должна быть сброшена на военный завод, окруженный жилищами рабочих; атомная бомбардировка должна быть произведена без предварительного предупреждения».

Известный американист Виктор Леонидович Мальков в связи с этим замечал: «Будущий госсекретарь обнародовал принципы новой внешнеполитической доктрины, базирующейся на опережающие все остальные страны достижения в ядерной физике и производстве атомного оружия. При таком подходе мораль и право становились элементами второстепенными, самодовлеющее значение обретала идея перманентного сохранения абсолютного превосходства в новейших системах массового поражения».

Стимсон 1 июня доложил выводы Временного комитета Трумэну, который запомнил: «Их рекомендацией было, чтобы бомба была использована против врага, как только это можно будет сделать. Они также рекомендовали, чтобы она была применена без специального предупреждения и против цели, которая сразу ясно покажет ее уничтожающую силу… "Мы не можем представить, чтобы какая-либо техническая демонстрация могла бы привести к концу войны; мы не видим никакой приемлемой альтернативы прямому военному использованию"».

Трумэн в мемуарах удивительно мало говорит о бомбе и особенно о моральных аспектах ее применения и своих моральных терзаниях. Все-таки предстояло одним приказом убить сотни тысяч людей – стариков, женщин, детей. Трумэн сваливал все на мнения экспертов и военную необходимость сохранить жизни американских солдат. Одно из редких откровений в мемуарах: «Окончательное решение о том, применять ли атомную бомбу и когда это сделать, принадлежало мне, пусть насчет этого никто не заблуждается. Я рассматривал бомбу как военное оружие, и никогда у меня не было каких-либо сомнений, что я должен ее применить. Высшие военные советники президента рекомендовали ее использование, а когда я разговаривал с Черчиллем, он безапелляционно сказал мне, что он поддерживает использование атомной бомбы, если она способна помочь закончить войну».

Стимсон 6 июня вновь встречался с Трумэном. Решение сохранить в секрете от Советского Союза сведения о бомбе до того момента, пока она «не будет успешна сброшена на Японию», было подтверждено. В ходе беседы Стимсон убедился, президент увязывает свои планы на будущее с графиком Оппенгеймера-Гровса. Военный министр услышал от Трумэна, что тот настоял на созыве конференции в Потсдаме не ранее 15 июля, «дабы мы получили дополнительное время». Стимсон и президент теряли контакт, расходясь в моральном аспекте решения о военном применении бомбы. Стимсон придавал этому большое значение, Трумэн – второстепенное.

Меж тем семь ученых, работавших в Чикаго в рамках «Манхэттенского проекта», во главе с лауреатом Нобелевской премии Джеймсом Франком и Сциллардом, подготовили доклад, где призвали к созданию системы международного контроля над ядерным оружием и его применением. «Может оказаться очень трудным убедить мир в том, что страна, которая оказалась способной тайно изготовить и неожиданно обрушить на головы людей оружие, столь же неразборчивое, как и немецкие самолеты-снаряды, но в миллион раз более разрушительное, заслуживает доверия к декларируемому ею стремлению владеть таким оружием при наличии международного соглашения… Если же правительство приняло решение продемонстрировать в ближайшее время атомное оружие, то ему следовало бы прислушаться к голосу нашей общественности и общественности других стран, прежде чем решиться применить это оружие против Японии. В этом случае и другие нации разделили бы с нами ответственность за столь роковое решение». «Чикагская семерка» предсказывала, что в результате углубления взаимного недоверия отношения между Россией и США неизбежно войдут в фазу открытой конфронтации с непредсказуемым финалом. Советскому Союзу, говорили они, потребуется лишь три или четыре года, чтобы нарушить атомную монополию Америки.

Президент и Бирнс следовали совсем другой логике. Атомные бомбардировки окажут устрашающее действие на Москву, что должно сделать ее впредь более покладистой на переговорах и научить Сталина не переоценивать свои возможности.

Франк лично отвез доклад «чикагской семерки» в Вашингтон, где 11 июня вместе с Комптоном пытался вручить его Стимсону. Однако в Пентагоне помощник военного министра солгал, что Стимсона нет в городе и встреча невозможна.

16 июня Стимсон получил из Лос-Аламоса секретное заключение научного совета Временного комитета на доклад Франка-Сцилларда, подписанное Оппенгеймером от имени группы научных консультантов, в которую помимо него входили Комптон, Лоуренс и Ферми. Оппенгеймер был настроен самым решительным образом – никаких упреждающих демонстраций, бомба должна быть сброшена на цель в Японии без предварительного предупреждения, внезапно.

У Оппенгеймера росло ощущение великой цели – пополнить военный арсенал американской демократии оружием такого рода, которое сделает ее непобедимым бастионом, способным сокрушить любого противника. Как он считал, это не противоречило привлечению Советского Союза к обсуждению в будущем вопроса о создании системы международного контроля над атомным оружием. Оппенгеймер предлагал «до использования оружия» поставить в известность о нем «не только Англию, но и Россию, Францию и Китай», а также попросить эти страны высказать идеи о «взаимодействии с целью превращения результатов, полученных в этой области, в инструмент улучшения международных отношений».

18 июня у президента состоялось совещание с высшими военными руководителями по вопросу о завершении войны на Тихом океане. Трумэну оно давало возможность прозондировать позицию верхушки военных, часть из которых не верила в реальность победы малой кровью, считая «Манхэттенский проект» сплошным надувательством, другая – боялась негативно повлиять на боевой дух войск, возбуждая ложные надежды разговорами о сверхоружии, третья испытывала моральный терзания по поводу применения бомбы.

Доклад делал Маршалл. Рекомендовалось начать операции на территории Японии путем высадки союзных войск на третьем по величине острове Японского архипелага Кюсю в октябре 1945 года. В операции «Олимпик» должны были участвовать свыше 750 тысяч американских и несколько сотен тысяч британских военнослужащих. Захват Кюсю рассматривался как первый шаг, вслед за этим намечалась высадка на Хонсю, где расположена и столица страны Токио. Трумэн писал: «Оценивалось, что потребуется время до осени 1946 года… Генерал Маршалл сказал мне, что заставить врага сдаться на его родной земле может стоить жизни полумиллиону американцев».

После доклада Маршалла присутствующими овладело странное стеснение. Выступавшие поочередно участники совещания тщательно обходили тему атомной бомбы, хотя среди них не было ни одного, кто не знал бы о «Манхэттенском проекте». Скорее, просто никто из находившихся тогда в Овальном кабинете не хотел брать на душу смертный грех массового убийства. Завершал список выступавших заместитель военного министра Макклой. Когда до него дошла очередь, Трумэн спросил его, нет ли решения, альтернативного предложенному в докладе Маршалла. Поймав разрешающий взгляд Стимсона, Макклой заявил, что реальной альтернативой повторению неудачной высадки американцев на Окинаве в апреле 1945 года могла быть только атомная бомба:

- С какой стати платить японцам вежливостью за разбойное нападение на Пёрл-Харбор? Секретность, скрытность, внезапность!

Эти преимущества не могут быть разменяны на стародавние и плохо вяжущиеся с тотальной войной понятия чести и человеколюбия. Трумэн, положив конец разноголосому хору опомнившихся оппонентов Макклоя, просто попросил его подготовить проект ультиматума Токио, но без упоминания о бомбе. Японцы не должны были ни о чем знать.

Так 18 июня было предрешено военное использование - без предупреждения - атомной бомбы против Японии. И получалось, что сделано это было не единолично президентом, а всем высшим командованием армии и флота в присутствии главнокомандующего. Трумэна после этого уже не могли интересовать никакие другие экспертные решения и рекомендации.

Когда 21 июня под председательством советника военного министра Джорджа Гаррисона собрался на свое последнее заседание Временный комитет, для Белого дома это имело уже ритуальное значение. Комитет проштамповал рекомендации Совета научных консультантов от 16 июня, скорректировав лишь идею предварительного оповещения трех стран: России, Франции и Китая. Последние две было решено не упоминать. Была высказана идея включить проблему атомного оружия в контекст будущих советско-американских отношений.

«В июне и до середины июля 1945 г. Трумэн окончательно остановил свой выбор на двойном решении, - справедливо замечал Мальков. - Придя без колебаний к выводу о необходимости применения атомной бомбы против Японии (чем скорее, тем лучше), он надеялся таким образом решить сразу несколько труднейших задач: во-первых, сделать ненужным дорогостоящее и рискованное вторжение на Японские острова, избежав больших потерь армии США в живой силе; во-вторых, обеспечить предотвращение вмешательства в войну в больших размерах (или полностью) Советского Союза, что неминуемо после капитуляции Японии привело бы к претензиям Сталина на особую роль на Дальнем Востоке и в Китае в частности; в-третьих, снять вопрос о переброске американских войск из Европы на Дальний Восток, т.е. обеспечить баланс сил на Европейском континенте и тем самым остановить дальнейшее распространение советского влияния.

Но испытание атомной бомбы могло окончиться неудачей. На этот случай Трумэн предусмотрел сохранение в силе договоренности со Сталиным о вступлении СССР в войну с Японией... Он не торопил Сталина начинать войну против Японии, стремясь временно избегать любых шагов, которые заставили бы советского лидера встать в позу и разыграть собственные "японскую" и "китайскую" карты, воспользовавшись затруднениями США в момент подготовки к высадке десанта».

Второго июля Стимсон был в Белом доме, чтобы представить Трумэну проект обращения к народу в связи с планируемой атомной бомбардировкой, зачитать которое Трумэну предстояло не до, а после атомной атаки. Не обошли собеседники и вопрос о том, какому японском городу предстояло стать первым объектом для атомной атаки.

Начальные прикидки на этот счет были сделаны еще в декабре 1944 года генералом Гровсом совместно с полковником Тиббитсом. Их выбор пал на город, который не был разрушен обычными бомбардировками – миллионную древнюю японскую столицу Киото. За ней в коротком списке для уничтожения следовали Хиросима, Иокогама и Кокура.

«Привлекательность» Киото в глазах Гровса и других членов специального комитета по выбору цели заключалась в том, что это был религиозный и духовный центр Японии, разрушение которого окажется наиболее болезненным для японцев как нации. Когда 12 июня вопрос поступил на рассмотрение Стимсона, опытный генерал был слегка шокирован: он в прошлом несколько раз посещал Киото, и город произвел на него огромное впечатление своим утонченным величием. И министр понимал, какой урон будет нанесен имиджу Америки, если бомба сотрет в пыль город-легенду с многочисленными архитектурными шедеврами. Стимсон и спас Киото, немедленно возразив:

- Я не могу дать согласия бомбить этот город.

Присутствовавший при сем Маршалл дипломатично промолчал. Гровс напишет: «После быстрого и отчасти внезапного окончания войны я испытал чувство облегчения по поводу своего поражения в этом споре, позволившего сильно уменьшить число жертв японского народа».

Так первой в списке оказалась Хиросима. В Америке, да и в остальном мире, тогда мало кто слышал о Хиросиме, а потому ее легко можно было изобразить в виде чуть ли не главного центра военно-промышленного комплекса Японии, которым город не был. Президент выбор одобрил.

На встрече с Трумэном на следующий день - 3 июля - Стимсон предложил Трумэну оповестить Сталина о бомбе на Потсдамской конференции и рекомендовал, как это лучше сделать:

- Надо сказать Сталину, что мы работаем, как черти, чтобы создать это новое оружие, что оно практически готово и мы собираемся применить его против Японии. А вот если оно окажется эффективным, мы предлагаем Сталину вслед за тем начать переговоры с целью установить контроль над ним, обеспечив миру безопасность и устранив угрозу уничтожения цивилизации. Если Сталин будет добиваться детальной информации о характере нового оружия и способов его производства, можно ответить, что мы еще не готовы сообщить эти сведения.

Президент выслушал эти рекомендации и сказал, что внимательно их обдумает.

Вот тот связанный с бомбой политический багаж, с которым Трумэн отправился в Потсдам.

16 июля Соединенные Штаты испытали первую ядерную бомбу, которая называлась «Гаджет» («Штучка»). Как это повлияло на ход Потсдамской конференции и как Трумэн принял окончательное решение о применении бомбы, мы уже знаем.