Часть 2. Потсдамская конференция

Еще до того, как Сталин вступил на перрон Берлинского вокзала, утром 16 июля впервые встретились Трумэн и Черчилль. Премьер зафиксировал: «Президент Трумэн прибыл в Берлин в тот же день, что и я. Я горел желанием встретиться с государственным деятелем, с которым, несмотря на разногласия, у меня установились сердечные отношения благодаря переписке… Я посетил его в день нашего прибытия, и на меня произвели большое впечатление его веселость, точная и яркая манера выражаться и явная способность принимать решения». Это Черчилль напишет уже в мемуарах.

Трумэн в своих воспоминаниях довольно сухо скажет, что «не почувствовал, что встречался с незнакомым человеком. Я видел его несколько раз, когда он приезжал в Вашингтон на конференции с Рузвельтом, хотя тогда и не говорил с ним. У нас было несколько телефонных разговоров после того, как я стал президентом, и таким образом личный контакт был установлен… Никакие дела, связанные с конференцией, мы не обсуждали. Я сказал премьер-министру, что у меня есть повестка, которую я представлю на конференции, и спросил, есть ли у него повестка?

- Нет, она мне не нужна.

После этого мы коротко обсудили последние новости с Тихого океана».

Тогда, в июле 1945 года, во взаимоотношениях двух лидеров на самом деле все было не столь однозначно. «Трумэн был сердечен, но насторожен, так как Дэвис предупредил, что Черчилль все еще хочет втянуть его в войну с Советским Союзом», - пишет Энтони Бивер. Вначале оба они не очень понравились друг другу. Трумэн 16 июля записал в дневнике: «Он обаятельный и очень умный человек – имея в виду ум в английском смысле слова, не в кентуккийском – лошадином – смысле. Он высказал мне много ерунды о том, какая великая моя страна, и как он любил Рузвельта, и как он намеревается любить меня и т. д.».

Столь же неоднозначной была оценка Черчиллем нового американского президента. «Вначале он показался немного туповатым, так как не желал вступать в дискуссии, твердо придерживался своей линии».

О приезде в Потсдам Сталина в воспоминаниях Трумэна читаем: «Приезд маршала Сталина из Москвы задержался из-за перенесенного им сердечного приступа («heart attack», можно перевести и как «инфаркт» - В.Н.) – это был хорошо охраняемый секрет». Если это было так, то секрет был настолько хорошо охраняемым, что о нем не знал никто из самого ближайшего окружения Сталина и не узнали историки. Его задержка была вызвана затянувшимися переговорами с китайским гоминьдановским руководством, которые продолжались до последней минуты – вплоть до отъезда. Однако воплотить ялтинские договоренности по Дальнему Востоку в договор СССР с Китаем так и не удалось. Во многом из-за того, что американские дипломаты буквально висели на руках у Сун Цзывэня, пресекая любые уступки с его стороны. Сталин уехал без договора.

Маршал Жуков был среди встречавших советского лидера. «16 июля специальным поездом должны были прибыть И.В. Сталин, В.М. Молотов и сопровождающие их лица. Накануне мне позвонил И.В. Сталин и сказал:

- Вы не вздумайте для встречи строить всякие там почетные караулы с оркестрами. Приезжайте на вокзал сами и захватите с собой тех, кого считаете нужным. Об охране на вокзале позаботится генерал Власик».

На перроне был и адмирал Кузнецов: «За полчаса до прибытия поезда на перроне собрались Г.К. Жуков, А.И. Антонов, А.Я. Вышинский и автор этих строк. Тщательно охраняемый вокзал был пуст. На фоне разрушенных зданий выделялся только что отремонтированный перрон… Точно в назначенное время паровоз с несколькими вагонами подошел к платформе».

Жуков встретил Сталина около вагона. «Он был в хорошем расположении духа и, поздоровавшись, сказал:

- Чувствуется, наши войска со вкусом поработали над Берлином. Проездом я видел лишь десяток уцелевших домов.

А затем добавил:

- Так будет и впредь со всеми любителями военных авантюр.

Затем Сталин подошел к группе встречавших и поздоровался коротким поднятием руки, как он всегда это делал, здороваясь с теми, кому не подавал руки. Окинув взглядом привокзальную площадь, медленно сел в машину, а затем, вновь открыв дверцу, пригласил меня сесть рядом».

Сталина и Молотова привезли в отведенный им особняк. «И.В. Сталин обошел отведенную ему виллу и спросил, кому она принадлежала раньше. Ему ответили, что это вилла генерала Людендорфа. И.В. Сталин не любил излишеств в обстановке. После обхода помещений он попросил убрать ковры, лишнюю мебель», - замечал Жуков.

Дэвис хлопотал о встрече Сталина и Трумэна уже вечером 16-го. Советский лидер согласился, но заупрямился президент. Когда поздно вечером Трумэн поменял свое мнение, не захотел встречаться уже Сталин.

Предварительный проговор повестки конференции произошел в ходе встречи Молотова с Иденом в 18.00. Иден был настроен оптимистически.

- Консерваторы, наверное, надеются получить большинство в 2/3 голосов, - поинтересовался Молотов.

- Консерваторы были бы довольны получить перевес в 100 голосов.

- Разрушения в Берлине колоссальные, никто до войны не мог себе представить, что так может быть разрушен большой город. Однако немцы это заслужили.

- Согласен, - произнес Иден. – В начале войны Геринг любил посмеиваться над разрушениями английских городов.

- Геринг вел себя в начале войны очень хвастливо, но потом замолчал, не унимался лишь Геббельс, - заметил Молотов.

Договорились провести первое заседание на следующий день в пять вечера и взять за основу тот порядок, который был принят в Ялте. Молотов предложил советский список вопросов, который не вызвал возражений, Иден – английский. Молотов пожаловался на активность в Лондоне эмигрантского польского правительства Арцибашевского уже после того, как Лондон признал правительство в Варшаве. Иден в ответ обрушился на Тито, который никак не выполнял соглашение о создании коалиционного правительства. Затем британский министр заговорил о жалобах турок, заставив Молотова пуститься в пространные объяснения:

- В 1921 году турки воспользовались слабостью советского государства и отняли у него часть Советской Армении. Армяне в Советском Союзе чувствуют себя обиженными. В силу этих причин мы и подняли вопрос о возвращении законно принадлежащих СССР территорий. Что касается вопроса о проливах, то Советское правительство давно уже говорит о том, что Конвенция Монтре его не устраивает.

- В Англии никогда раньше не слышали о территориальных претензиях Советского Союза к Турции.

- Вопрос о территориальных претензиях возник потому, что турки предложили заключить с ними договор о союзе и спросили Советское правительство, на каких условиях оно готово было это сделать, - объяснил Молотов.

- Но турки не согласны на удовлетворение территориальных требований Советского Союза.

- Территория, о которой идет речь, не принадлежит туркам.

- Много ли армян проживает на турецкой территории?

- Там около 400-500 тысяч. Пусть турки отдадут Советскому Союзу армян, это будет справедливо.

Но главным «именинником» в тот вечер был Трумэн. Он дождался того, ради чего откладывал открытие конференции союзников на середину июля. Произошло событие, изменившее мир, пожалуй, сильнее, чем сама Потсдамская конференция. В 5.30 утра по местному времени в пустыне Аламогордо в штате Нью-Мексико Соединенные Штаты испытали ядерную бомбу. Взрыв оказался сильнее, чем ожидалось. Он был эквивалентен 20 килотоннам тринитротолуола.

В 7.30 вечера по берлинскому времени приехавший в Потсдам министр обороны США Генри Симпсон получил из Вашингтона телеграмму: «Больного оперировали утром. Диагноз не вполне ясен, но результаты более чем удовлетворительны и уже превосходят ожидания».

Трумэн в мемуарах напишет: «Самое секретное и самое дерзкое начинание в войне увенчалось успехом. Мы теперь обладали оружием, которое не только революционизирует войну, но также изменит курс истории и цивилизации… По мере того, как я читал послание от Симпсона, я понимал, что испытание не только оправдало самые оптимистические ожидания ученых, но и что Соединенные Штаты обладают ни с чем не сравнимой взрывной мощью».

Для американского президента это меняло очень многое. Трумэн, ехавший в Потсдам, чтобы добиться вступления СССР в войну с Японией, теперь думал о том, как бы минимизировать советское участие. «Думаю, что япошки сдадутся прежде, чем туда придет Россия, - пометил он в дневнике после получения сообщения из Аламогордо. – Уверен, что так оно и будет, когда над их родиной возникнет Манхэттен».

О том, что испытание будет, Сталин и Молотов знали – об этом заранее сообщили разведчики, называя, правда, другую дату – 10 июля.