Часть 2. Потсдамская конференция

Сталину предложили осмотреть центр Берлина, то, что осталось от имперской канцелярии. Он ответил:

- Пусть Молотов и Берия едут.

Рассказывал Серов: «Наутро Молотов и Берия попросили, чтобы я показал им… бункер (Гитлера – В.Н.), где он покончил жизнь. Я их повез, рассказал и показал.

Молотов В.М. спросил, где трупы. Я ответил, что захоронили на территории военного городка одной воинской части вне Берлина. Знают об этом только 3 человека: я, начальник особого отдела генерал Вадис и его заместитель генерал Мельников».

Экскурсию по городу совершили и Черчилль, и Трумэн. Премьер напишет в мемуарах, как «и президент, и я, каждый по отдельности, совершили поездку по Берлину. Город представлял сплошные руины… На площади перед имперской канцелярией собралась большая толпа. Когда я вышел из машины и пробрался через толпу, все, за исключением одного старика, который неодобрительно покачивал головой, начали приветствовать меня. Моя ненависть к немцам улеглась после того, как они капитулировали, и их приветствия, а также изнуренный вид и поношенная одежда меня очень растрогали… Исход, избранный Гитлером, был гораздо более удобным для нас, чем тот, которого я опасался».

На Трумэна Берлин тоже произвел сильное впечатление. «Я никогда не видел подобных разрушений.

- Вот, что происходит, - сказал я, - когда человек старается перехитрить самого себя…

Сейчас там не было ничего, кроме груд камней и строительного мусора».

В дневнике он записал: «Мы отправились в Берлин и увидели абсолютные руины. Это вина Гитлера. Он не смог превзойти самого себя, пытаясь захватить слишком большую территорию. У него не было морали, а его народ его поддержал.

Как жаль, что человеческие создания не могут в жизни осуществить моральные принципы. Мне кажется, что машины уже несколько столетий стоят впереди морали. Мы всего лишь муравьи на этой планете, и, может быть, когда вгрызаемся в планету слишком глубоко, может наступить расплата, не так ли?» Через три недели этот человек взорвет ядерные бомбы в Хиросиме и Нагасаки.

Последние новости из Аламогордо принес военный министр Стимсон. «Я сразу его принял и позвал государственного секретаря Бирнса, адмирала Леги, генерала Маршалла, генерала Арнольда и адмирала Кинга присоединиться к нам в моем офисе в Маленьком Белом доме, - писал Трумэн. - Мы рассмотрели нашу военную стратегию в свете этого революционного события. Мы не были готовы использовать это оружие против японцев, хотя мы знали, какой эффект новое оружие может иметь физически и психологически, когда использовано против врага. По этой причине военные советовали продолжать реализацию действовавших военных планов по вторжению на основные острова Японии».

В тот же день президент счел нужным поделиться информацией о взрыве с англичанами. Черчилль подтверждал: «Днем ко мне заехал Стимсон и положил передо мной клочок бумаги, на котором было написано: "Младенцы благополучно родились". Я понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее.

- Это значит, - сказал Стимсон, - что опыт в пустыне Нью-Мексико удался. Атомная бомба создана.

Хотя мы следили за этими страшными исследованиями на основании всех тех отрывочных и скудных сведений, которые нам давали, нам заранее не сообщили, или, во всяком случае, я не знал даты окончательных испытаний».

Но Черчилль тоже сразу понял, что поддержка Сталина в войне с Японией становилась не обязательной. «Президент и я больше не считали, что нам нужна его помощь для победы над Японией, - подтверждал Черчилль. - …. Теперь у Сталина нет того козыря против американцев, которым он так успешно пользовался на переговорах в Ялте».

Вспоминал Иден: «Несмотря на объявленный успех, все еще существовала неясность в отношении эффективности бомбы, и адмирал Леги продолжал высказывать сомнения».

Теперь главная проблема – говорить ли Сталину? Трумэн был против. Черчилль убедил его, что лучше это сделать во время конференции, чтобы избежать в будущем справедливых вопросов, почему союзник не был информирован о столь важном событии.

Но когда днем 17 июля состоялась первая встреча Сталина с Трумэном, президент не сделал даже намека на бомбу. В мемуарах он записал: «Его сопровождали Молотов и Павлов, который переводил. Присутствовал секретарь Бирнс, и Чарльз Болен был моим переводчиком. Сталин извинился за опоздание, сказав, что его здоровье уже не столь хорошее, как раньше. Было около одиннадцати, когда он зашел, и я попросил его остаться на ланч. Он сказал, что не сможет, но я настаивал.

- Вы смогли бы, если бы захотели, - сказал я ему.

Он остался. Мы продолжали разговор во время ланча. Он произвел на меня сильное впечатление, и мы вели прямой разговор. Он смотрел мне в глаза, когда говорил, и я почувствовал надежду, что мы можем достичь согласия, удовлетворяющего весь мир и нас самих… Я был удовлетворен первым визитом Сталина. Он демонстрировал чувство юмора. Он был исключительно вежлив и перед уходом сказал мне, что встреча ему понравилась. Он пригласил зайти к нему, и я обещал это сделать».

Советская запись беседы начинается с извинения Сталина за опоздание на один день «ввиду переговоров с китайцами, хотел лететь, но врачи не разрешили».

- Вполне это понимаю. Рад познакомиться с генералиссимусом Сталиным.

- Хорошо иметь личный контакт.

- По моему мнению, не будет больших трудностей на переговорах, удастся договориться.

Сталин сразу перешел к делу и попросил Молотова озвучить добавления к представленному Гарриманом американскому проекту повестки дня: о разделе германского флота, о репарациях, о Польше, о подопечных территориях. Трумэн выразил готовность обсуждать любые вопросы.

- Со стороны Советского правительства имеется полная готовность идти вместе с США, - заверил Сталин.

- В ходе переговоров, конечно, будут трудности и различия во мнениях.

- Без трудностей не обойтись, важнее всего желание найти общий язык.

Трумэн напомнил о том, что ожидает помощи в войне с Японией.

- Советский Союз будет готов вступить в действие к середине августа и сдержит свое слово, - заверил Сталин.

Президент не мог скрыть своего удовлетворения по этому поводу и поинтересовался ходом переговоров с Суном.

- Сун лучше понимает интересы Советского Союза, чем руководящие элементы в Чунцине, - заметил Сталин.

- Не объясняются ли разногласия на переговорах с китайцами тем, что стороны по-разному понимают Ялтинское соглашение, - вмешался в беседу Бирнс.

- Советская сторона не имеет никакого желания расширять Ялтинское соглашение. Напротив, мы пошли на ряд уступок китайцам.

- Разногласия с китайцами имеют второстепенное значение и они, надеюсь, будут преодолены, когда в Москву вернется Сун, - резюмировал Молотов.

В запись беседы, которую составил Павлов, вошли и фрагменты, которых не оказалось в официальных советских публикациях материалов конференции. Трумэн заявил, что «хотел бы установить такие же дружественные отношения, какие у генералиссимуса Сталина существовали с Рузвельтом. Он, Трумэн, уверен в необходимости этого, так как считает, что судьба мира находится в руках трех держав. Он, Трумэн, хочет быть другом генералиссимуса Сталина. Он Трумэн, не дипломат и любит говорить прямо… Сталин отвечает, что со стороны Советского правительства имеется полная готовность идти вместе с США».

Запись Трумэна в дневнике: «Я сказал Сталину, что я не дипломат и всегда отвечаю да или нет на вопросы после того, как услышу все аргументы. Это ему понравилось. Я спросил его, есть ли у него повестка дня для встречи. Он сказал, что есть и что у него есть и другие вопросы, которые он собирается представить. Я сказал ему, чтобы он выкладывал. Он это сделал, и это звучало, как динамит, но у меня тоже был своего рода динамит, который я пока не взрываю».

После беседы Трумэн пригласил Сталина к столу, «они вместе пообедали, произнося тосты друг за друга, а затем сфотографировались, излучая лучезарные улыбки». В письме жене Трумэн подтвердил: «Сталин мне понравился. Он прямолинеен, знает, чего хочет, и готов идти на компромисс, когда не в состоянии это получить. Его министр иностранных дел не такой сердечный».

Затем главы государств отправились во дворец Цецилиенхоф, где и проходили официальные заседания Потсдамской конференции.

Громыко вспоминал: «На всем пути от Бабельсберга до Цецилиенхофа машина Сталина, да и другие проезжали между двумя шпалерами охраны – солдат, расставленных через каждые пять-шесть метров. Кроме того, по обе стороны от этой линии охраны находился на удалении примерно пятидесяти метров еще один ряд охраны, менее плотный: солдаты стояли уже на большем расстоянии друг от друга.

Часто Сталин приглашал в свою машину Молотова. Звал и меня… Вначале я даже чувствовал известную неловкость, особенно когда Сталин садился в своей машине «ЗИС» на откидное сиденье, а мы с Молотовым – на главные места. Но потом я понял, что Сталину просто нравилось это место, поскольку оно находилось в середине машины и здесь меньше трясло…

По ходу движения машин на всех перекрестках, площадях и площадках стояли советские девушки-регулировщицы с флажками; одели их безукоризненно аккуратно, в новую, прекрасного покроя военную форму. Их манипуляции флажками, все их движения представлялись столь грациозными, что каждая казалась чуть ли не балериной. Нам передавали, что ими одинаково, а то, пожалуй, и еще больше восхищались американские и английские участники конференции».

Цецилиенхоф был построен в годы Первой мировой войны для кронпринца Вильгельма, убежденного англофила, в псевдо-тюдоровском стиле с выступающими наружу деревянными балками, высокими трубами, псевдоготическими шпилями и витражами.

Прибыв в этот дворец, Сталин, осмотревшись по сторонам, произнес:

- Да, в общем-то не особенно презентабельно. Дворец скромный. У русских царей было поставлено солиднее. Дворцы так дворцы! Лестницы так уж лестницы!»

Само здание, как и Берлин, было поделено на три зоны, в каждой из которых были кабинеты, столовые и отдельный выход в зал заседаний.

Жуков замечал: «Заседания проходили в самой большой комнате дворца, посредине которой стоял круглый, хорошо отполированный стол. Своеобразная деталь: достаточно большого круглого стола в Берлине мы не нашли. Пришлось срочно сделать его в Москве на фабрике "Люкс" и привезти в Потсдам».

«На первом заседании присутствовали все, кто приехал с главным, - наблюдал Серов. - Я помню, американцы и англичане уже сидели за столом, а Сталин прогуливался на улице около своей комнаты, и никто ему не решается сказать, что пора садиться. Потом вошли. Я тоже».

За круглым столом советскую делегацию представляли Сталин, Молотов и Вышинский. По левую руку от них расселась американская делегация, по правую – британская.

По предложению Сталина председателем конференции стал Трумэн, который напишет: «Общей целью первого заседания было определить пункты повестки дня, которые могли бы быть осуждены на следующих заседаниях. Поэтому я заявил, что хотел бы высказать несколько конкретных предложений. Моим первым предложением было учредить Совет министров иностранных дел. Я сказал, что мы не должны повторять ошибок, которые мы сделали в мирном урегулировании после I Мировой войны». «Мы» в последней фразе явно не касалось СССР, который не имел ни малейшего отношения к завершившим предыдущую войну переговорам в Версале.

Трумэн видел участниками Совета министров иностранных дел Великобританию, Россию, Китай, Францию и Соединенные Штаты. «Эти страны были постоянными членами Совета Безопасности ООН. Я предложил, чтобы Совет встретился как можно раньше после окончания конференции».

Черчилль замечал: «Сталин высказал сомнения относительно приглашения Китая в состав совета министров иностранных дел. Зачем привлекать Китай к решению вопросов, являющихся в первую очередь европейскими? И для чего вообще нужен этот новый орган? У нас есть Европейская консультативная комиссия, и в Ялте мы договорились о регулярных встречах трех министров иностранных дел. Новая организация лишь усложнит все дело. Президент утверждал, что Китай, являясь членом Всемирного Совета Безопасности, должен иметь голос в решении европейских проблем… Все это мне казалось несколько преждевременным. Я опасался крушения великого союза».

СМИД все-таки возник. В качестве основных задач Совета были названы подготовка «с целью передачи правительствам Объединенных Наций мирных договоров с Италией, Румынией, Болгарией и Венгрией» и предложение путей «для разрешения территориальных вопросов, которые остались открытыми по окончании войны в Европе».

Трумэн продолжал: «Потом я сделал второе предложение. Оно касалось контроля над Германией на начальном этапе. Я объяснил, что, по мнению Соединенных Штатов, Контрольный совет должен начать работу немедленно». Президент предложил принципы его работы, которые главы делегаций предали министрам иностранных дел.

Третье предложение Трумэна касалось демократизации правительств Болгарии и Румынии, четвертое – скорейшего заключения мира в Италии.

Черчилль добавил к повестке неизменный польский вопрос. А Сталин – еще восемь вопросов: раздел германского военно-морского и торгового флота, репарации, подмандатные территории ООН для СССР, отношения с союзниками стран Оси, режим Франко в Испании, вопрос о Танжере, проблемы Сирии и Ливана, западные границы Польши и ликвидация эмигрантского польского правительства в Лондоне. Коль скоро западные партнеры хотели обсуждать проблемы в советской сфере влияния, Сталин расширял географию – на зоны интересов Запада.

Трумэн предложил также, «чтобы министры иностранных дел представляли нам что-то конкретное для обсуждения», а начинать заседания в четыре вместо пяти. Согласились.

Сталин заметил:

- Поскольку все вопросы будут обсуждаться министрами иностранных дел, - нам нечего будет делать.

«Ироничный юмор Сталина часто проявлялся во время встречи», - замечал в связи с этим эпизодом Трумэн.

- Министры должны давать нам для обсуждения три или четыре пункта. Чтобы нам было, чем заняться, - внес компромиссное предложение Черчилль.

Под занавес первого заседания Сталин поинтересовался у Черчилля, почему англичане не хотят отдавать СССР его долю немецкого флота. Премьер ответил, что вражеский флот не мешало бы затопить. Сталин предложил сначала разделить его на три части. А Черчилль, если ему так хочется, может затопить британскую часть немецких кораблей.

Уже первый день переговоров показал, что «дух Ялты» был уже в прошлом. Громыко находил, что «с внешней стороны все выглядело как будто в порядке. Главы приветствовали один другого, выражали удовлетворение, что встретились. Но на заседании «за круглым столом» не хватало теплоты, которой требовала обстановка исторического момента, теплоты, которой ожидали и воины союзных армий, и народы всей земли… Уже в начале работы конференции за внешней чинностью проглядывала на каждом шагу настороженность и политическая сухость со стороны президента США и премьер-министра Англии… В своей большей части разговор носил весьма натянутый характер, хотя никто не стучал кулаком по столу».

Дипломатическое превосходство Сталина над своими партнерами отмечалось и самими американскими участниками конференции. «Острота постановки вопросов Сталиным, его умение поймать своих коллег врасплох обнаруживает пробелы в их подготовке, – отметил в своих заметках на полях записей потсдамских переговоров 17 июля Г. Фейс. – Сбивчивые объяснения Черчилля представляют собой немногим больше, чем обдумывание проблемы вслух. Трумэна вообще трудно винить за его нехватку знания истории вопросов. Сталин же демонстрирует интеллектуальную глубину в разложении предмета на составные части, требующие конкретных решений». Высокую оценку советскому вождю дал «про себя» и американский президент: «Я могу иметь дело со Сталиным, - сделал запись он в своем дневнике 17 июля. – Он честен, но чертовски умен».

Трумэн заметил по итогам первого дня дискуссий: «Сталин не произносил длинных речей. Он быстро сводил аргументы к вопросам силы и не сильно терпел другой подход...

Вслед за завершением первой встречи мы были приглашены в большой банкетный зал дворца Цецилиенхоф, где русские развлекли нас роскошным банкетом за огромным столом шириной в 20 футов и длиной в 30 футов (6 на 9 метров – В.Н.). На столе стояло все, что можно было вообразить, – гусиная печенка, икра, все виды мяса, сыров, курица, индейка, утка, вина и крепкие напитки. Мажордом был из лучшей московской гостиницы. Он говорил по-английски и был очень предупредителен, демонстрируя величайшее уважение всем главам государств и их министрам иностранных дел».