Часть 2. Потсдамская конференция

Новый проект Вячеслава Никонова
"Горячее лето 1945"
18 июля. Среда
Трумэн и Черчилль договорились утром позавтракать в английской резиденции. «Утром 18-го после совещания с моими советниками, я пешком пошел в резиденцию британского премьера, чтобы нанести ответный визит», - писал Трумэн.

Черчилль хорошо запомнил эту встречу и возникшие у него мысли и эмоции: «18 июля я завтракал с президентом. Мы бы одни и затронули многие темы. Я говорил о печальном положении в Великобритании, израсходовавшей более половины своих иностранных капиталовложений на общее дело, когда мы боролись совсем в одиночку, и теперь вышедшей из войны с большим внешним долгом в три миллиарда фунтов стерлингов… Нам придется попросить помощи для того, чтобы снова стать на ноги, а до тех пор, пока мы не сумеем как следует наладить свое хозяйство, мы не сможем оказать особенной помощи в обеспечении всемирной безопасности или в осуществлении высоких целей, намеченных в Сан-Франциско…

Президент затронул вопрос об авиации и коммуникациях. Ему пришлось столкнуться с большими трудностями в вопросах создания аэродромов на британской территории, в особенности в Африке, на строительство которых американцы затратили огромные средства. Мы должны пойти им навстречу в этом отношении и разработать справедливый план общего их использования…

Я стал излагать ему мысль, которая у меня явилась уже давно, о необходимости сохранить объединенный англо-американский штаб как организацию, во всяком случае до тех пор, пока мир окончательно не успокоится после великого шторма…

Президент ответил на это весьма утешительно. Я видел, что передо мной человек исключительного характера и способностей, взгляды которого в точности соответствовали установившемуся направлению англо-американских отношений, у которого была простая и ясная манера речи, большая уверенность в себе и решительность».

Но, конечно, речь зашла и о бомбе. «До сих пор мы мыслили себе наступление на территорию собственно Японии при помощи массовых воздушных бомбардировок и вторжения огромных армий, - писал Черчилль. - Сейчас вся эта кошмарная перспектива исчезала…

Взрыв бомбы «Штучка» (Gadget) во время первого испытания ядерного оружия на полигоне Аламогордо (Нью-Мексико, США), 16 июля 1945 г.

Источник фото: waralbum.ru
Кроме того, нам не нужны будут русские. Окончание войны с Японией больше не зависело от участия их многочисленных армий… Нам не нужно было просить у них одолжений. Через несколько дней я сообщил Идену: "Совершенно ясно, что Соединенные Штаты в настоящее время не желают участия русских в войне против Японии"…

Внезапно у нас появилась возможность милосердного прекращения бойни на Востоке и гораздо более отрадные перспективы в Европе. Я не сомневался, что такие же мысли рождались и в голове у моих американских друзей. Во всяком случае, не возникало даже и речи о том, следует ли применить атомную бомбу. Возможность предотвратить гигантскую затяжную бойню, закончить войну, даровать всем мир, залечить раны измученных народов, продемонстрировав подавляющую мощь ценой нескольких взрывов, после всех наших трудов и опасностей казалась чудом избавления…

Окончательное решение теперь должен был принять президент Трумэн, в руках которого находилось это оружие. Но я ни минуты не сомневался, каким будет это решение, и с тех пор я никогда не сомневался, что он был прав… Решение об использовании атомной бомбы для того, чтобы вынудить Японию капитулировать, никогда даже не ставилось под сомнение. Между нами было единодушное, автоматическое, безусловное согласие, и я также никогда не слыхал ни малейшего предположения, что нам следовало бы поступить иначе».

Обсудили и вопрос о том, как информировать об этом историческом событии Сталина. «Как сообщить ему эту весть? Сделать это письменно или устно? Сделать ли это на официальном или специальном заседании, или в ходе наших повседневных совещаний, или же после одного из таких совещаний? Президент решил выбрать последнюю возможность.

- Я думаю, - сказал он, - что мне следует просто сказать ему после одного из наших заседаний, что у нас есть совершенно новый тип бомбы, нечто совсем из ряда вон выходящее, способное, по нашему мнению, оказать решающее воздействие на волю японцев продолжать войну.

Я согласился с этим планом».

Беседы о бомбе между Трумэном и Черчиллем теперь происходили практически ежедневно.

А в 11 утра 18 июля началось первое заседание министров иностранных дел. Председательствовал Бирнс. По его инициативе расширили компетенцию СМИД, вменив ему еще и «подготовку мирного урегулирования для Германии». По настоянию Молотова было решено после создания СМИД в составе пяти стран сохранить и трехсторонний «ялтинский» формат встреч министров иностранных дел.

А кортеж Трумэна к трем часам дня прибыл к резиденции Сталина.

Сначала обед с неизменными тостами, после чего два лидера уединились для конфиденциальной беседы. Сталин ознакомил Трумэна с содержанием послания императора Японии с пожеланиями прекратить войну и письмами с предложениями принять принца Коноэ в Москве. Президент не стал раскрывать, что американцы давно расшифровали японские дипломатические коды и были в курсе инициатив Токио. Сталин поинтересовался у президента, как ему поступить: ответить в общей форме, не отвечать вообще или отвергнуть предложение о диалоге. Трумэн высказался за первый вариант.

Налицо было стремление Вашингтона держать СССР подальше от дальневосточной дипломатии.

Трумэн поведал дневнику 18 июля: «Премьер-министр и я позавтракали вместе наедине. Обсуждали Манхэттен (это был успех). Решили сказать Сталину об этом. Сталин рассказал премьер-министру о телеграмме японского императора с просьбой о мире. Сталин тоже прочитал мне свой ответ. Он был удовлетворительный. Я верю, что японцы сдадутся, прежде чем вступит Россия. Я уверен, что они сделают это, когда Манхэттен появится над их страной. Я проинформирую Сталина об этом в подходящее время».

А в Москве в тот день заместитель наркома иностранных дел С.А. Лозовский передал ответ советского правительства на послание из Токио. В нем указывалось, что «высказанные в послании императора Японии соображения имеют общую форму и не содержат каких-либо конкретных предложений. Советскому Правительству представляется неясным также, в чем заключаются задачи миссии князя Каноэ. Ввиду изложенного Советское Правительство не видит возможности дать какой-либо определенный ответ по поводу миссии князя Каноэ, о которой говорится в вашей ноте от 13 июля».

Второе заседание глав правительств открылось заявлением Черчилля:

- В Берлине собралось около 180 корреспондентов, которые бродят по окрестностям в состоянии неистовства и возмущения.

Фотокорреспонденты и кинооператоры в ожидании съемки во время Потсдамской конференции. В центре – советские фотографы Е. Халдей, С. Гурарий и М. Калашникова.

Источник фото: "1945. Niederlage und Neubeginn". Lingen Verlag. Köln, 2015.
- Это целая рота. Кто их сюда пропустил? – поинтересовался Сталин, прекрасно зная, что даже комар не проскочит сквозь оцепление в Потсдам, не то что журналист.

- Конференция могла бы успешно работать только в обстановке спокойствия и секретности, - уверял Черчилль, - которые нужно соблюдать любой ценой, и я предложил встретиться с представителями печати самому и объяснить им, почему их приходится не пускать и почему ничего нельзя разглашать до окончания конференции.

Но том и порешили.

Черчилль продолжал в воспоминаниях: «Затем министры иностранных дел представили свой план разработки европейских мирных договоров. Совет по-прежнему будет состоять из министров иностранных дел пяти держав, перечисленных президентом. Но только те страны будут участвовать в составлении договора, которые подписали условия капитуляции, навязанные данному вражескому государству...

Затем подошли к вопросу о Германии. Вопрос о конкретных полномочиях Контрольного совета, экономические вопросы, вопрос о судьбе нацистского флота не были готовы к обсуждению.

- Что подразумевается под Германией? – спросил я.

- То, что от нее осталось после войны, - сказал Сталин.

- Германия 1937 года, - сказал Трумэн.

Сталин сказал, что от войны никуда не денешься. Страны больше не существует. Нет ни определенных границ, ни пограничной охраны, ни войск, а есть лишь четыре оккупационные зоны. В конце концов мы договорились принять в качестве отправной точки Германию 1937 года. Это откладывало окончательное решение проблемы, и мы обратились к Польше».

«Сталин предложил немедленно передать люблинским полякам "все активы, фонды и всякую другую собственность, которая принадлежит Польше и еще находится в распоряжении польского правительства в Лондоне…" Он также хотел, чтобы польские вооруженные силы, в том числе военно-морской флот и торговый флот, были переданы люблинским полякам. Это заставило меня выступить с довольно пространной речью…

В Германии находилось около 30 тысяч польских войск, а в Италии – польский корпус из трех дивизий, среди которых происходило брожение умов и которые пребывали в подавленном моральном состоянии. Эта армия, насчитывающая, включая фронтовые и тыловые части, более 180 тысяч человек, сражалась как в Германии, так и в Италии, проявив исключительную храбрость…

Солдаты 5-го батальона 2-й бригады 3-й карпатской стрелковой дивизии 2-го польского корпуса (3 Dywizja Strzelców Karpackich, 2 Korpus Polski) проходят по раскисшей дороге в городе Фаэнцы (Faenza), возвращаясь из патруля в горах к югу от реки Сенио. Эмилия-Романья, Италия, 13 февраля 1945 г.

Источник фото: www.iwm.org.uk
Сталин с этим согласился, и я заявил далее, что наша политика состоит в том, чтобы убедить как можно больше поляков, и не только солдат, но и гражданских служащих бывшего польского правительства, вернуться в свою страну. Но нам надо немного времени для того, что преодолеть стоящие перед нами трудности…

Сталин затем предложил передать всю проблему министрам иностранных дел.

- В том числе и выборы, – сказал я.

- Временное правительство никогда не отказывалось провести свободные выборы, - ответил Сталин».

Вечером 18 июля Черчилль ужинал со Сталиным. «С нами были только Бирнс и Павлов. Мы приятно беседовали с половины девятого вечера до половины второго ночи, не затронув ни одной из наиболее важных тем… Мой хозяин казался физически несколько подавленным, но его легкая дружелюбная манера держаться была в высшей степени приятной. Об английских выборах он сказал, что вся информация, которую он получал из коммунистических и других источников, подтверждает его уверенность, что меня изберут большинством почти в 80%. По его мнению, лейбористская партия должна получить 220-230 мест. Я не пытался пророчествовать, но сказал, что не уверен в том, как голосовали солдаты. Сталин сказал, что армия предпочитает сильное правительство и поэтому, видимо, голосовала за консерваторов. Было ясно, что он надеялся, что его связи со мной и Иденом не будут прерваны.

Он спросил, почему король не приехал в Берлин. Я ответил, что… его приезд осложнил бы проблемы безопасности. Затем он заявил, что ни одной стране так не нужна монархия, как Великобритании, ибо королевская власть служит объединяющей силой для всей империи, и никто из друзей Англии не сделает ничего, что ослабило бы уважение к монархии…

Я сказал, что согласно моей политике следует приветствовать Россию в качестве великой морской державы… Россия до сих пор напоминала гиганта, перед которым закрыты широкие пути и которому приходится пользоваться узкими выходами через Балтийское и Черное моря. Затем я затронул вопрос о Турции и Дарданеллах. Естественно, что турки тревожатся. Сталин объяснил… Турки обратились к русским с предложением заключить договор о союзе. В ответ русские заявили, что договор можно заключить лишь в том случае, если ни одна из сторон не имеет никаких притязаний, а Россия хочет получить Карс и Ардаган, которые у них отобрали в конце прошлой войны. Турки ответили, что они не могут рассматривать этот вопрос. Тогда Россия поставила вопрос о конвенции в Монтрё. Турки ответили, что они и этого вопроса не могут обсуждать, и поэтому Россия заявила, что она не может обсуждать договор о союзе.

Я сказал, что я лично поддержал бы внесение поправок в конвенцию в Монтрё, исключив из нее Японию и дав России доступ в Средиземное море. Я повторил, что приветствовал бы выход России в океаны…

Затем Сталин спросил меня о германском флоте. Он сказал, что какая-то часть этого флота была бы весьма полезна России, понесшей тяжелые потери на морях… Я не возражал.

Далее он заговорил о греческой агрессии на границах Болгарии и Албании. Он сказал, что в Греции есть элементы, подстрекающие к волнениям. Я ответил, что положение на границах неопределенное и что греков очень тревожат Югославия и Болгария, но я не слышал, чтобы там происходили сколько-нибудь серьезные бои…

Сталин сказал, что во всех странах, освобожденных Красной Армией, русская политика состоит в том, чтобы добиваться создания сильного, независимого суверенного государства. Он против советизации какой бы то ни было из стран. Там будут проведены свободные выборы, в которых будут участвовать все партии, за исключением фашистских.

Далее я заговорил о трудностях в Югославии, где у нас нет материальных притязаний, но где предусматривалось деление наших интересов поровну. Соотношение там не 50:50, а 99:1 не в пользу Англии. Сталин утверждал, что соотношение там таково: 90% в пользу Англии, 10% в пользу Югославии и 0% в пользу России. Советское правительств часто не знает, что собирается предпринять Тито.

Сталин также заявил, что он был уязвлен американскими требованиями сменить правительства в Румынии и Болгарии. Он не вмешивается в греческие дела, и поэтому американцы поступают несправедливо… Когда я спросил, почему советское правительство наградило короля Михая орденом, он сказал, что, по его мнению, король действовал храбро и разумно во время государственного переворота.

Я затем рассказал ему, как беспокоят людей намерения русских. Я провел линию от Нордкапа до Албании и перечислил столицы восточнее этой линии, оказавшиеся в руках русских. Создалось впечатление, что Россия движется на запад. Сталин сказал, что у него нет такого намерения. Напротив, он отводит войска с запада. В ближайшие четыре месяца будет демобилизовано и отправлено на родину 2 миллиона человек. Дальнейшая демобилизация будет зависеть лишь от транспортных возможностей… Затем он извинился за то, что официально не поблагодарил Англию за помощь в снабжении во время войны. Россия приносит благодарность за это.

Советские офицеры смотрят на выходящего из дверей премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля во время Потсдамской конференции, июль 1945 г.

Источник фото: waralbum.ru
В ответ на мои вопросы он разъяснил систему труда в совхозах и колхозах. Мы согласились, что и в России, и в Англии нет угрозы безработицы. Он сказал, что Россия готова обсудить вопрос о торговле с Англией. Я заявил, что самой лучшей рекламой для Советской России за границей было бы счастье и благосостояние ее народа. Сталин говорил о преемственности советской политики. Если с ним что-то случится, то имеются хорошие люди, готовые встать на его место. Он думал на тридцать лет вперед».
Made on
Tilda