Часть 2. Потсдамская конференция

На заседаниях 21 июля центральным стал вопрос о западной границе Польши. Советское предложение на этот счет Молотов передал коллегам-министрам утром. Западные партнеры были категорически против продвижения границ Польши до Западной Нейсе и обвиняли СССР в поощрении польской экспансии в Померанию, считая это польской оккупацией. Споры продолжатся на встрече лидеров, один из которых оказался в сильно приподнятом настроении.

Днем 21 июля в Потсдам специальным курьером был доставлен полный отчет генерала Гровса об испытании атомной бомбы. 12-страничный документ о взрыве в Аламогордо потряс сознание даже видавших виды военных, не говоря о президенте. «То, что было видно из убежища, невозможно описать словами. Все мгновенно поняли, что мощность взрыва намного превышает самые оптимистические ожидания и самые невероятные надежды ученых. Все почувствовали, что присутствуют при начале новой эры. Эффекты можно без преувеличения назвать беспрецедентными, волшебными, прекрасными, громадными и ужасными».

Энергия была эквивалентна взрыву 15-20 тысяч тонн тринитротолуола. Стимсон, взявший на себя приятную миссию перед вечерним заседанием вручить отчет Трумэну и Бирнсу, так запомнил их реакцию: «Доклад вызвал у них приподнятое состояние духа. Президент был невероятно оживлен и снова и снова обращался ко мне с вопросами, пока я находился рядом. Он сказал, что доклад Гровса вызвал в нем прилив совершенно нового чувства уверенности».

Сталин и Черчилль почувствовали это уже вечером при обсуждении вопроса о восстановлении дипломатических отношений союзников с новыми правительствами Румынии, Болгарии и Венгрии. Трумэн категорически отказался это сделать, пока они «должным образом» не будут реорганизованы, т.е. не освободятся от «тисков» советского влияния. Столь же непримиримую позицию президент занял и по вопросу о границах Польши.

- Окончательно вопрос должен быть решен на мирной конференции, - считал Трумэн.

- В решениях Ялтинской конференции было сказано, что Польша должна получить существенные приращения своей территории на севере и западе, - напоминал Сталин.

- Но у нас не было никакого права предоставлять Польше зону оккупации.

О последовавшей дискуссии детально поведал Черчилль:

« - Мы должны придерживаться зон, о которых мы договорились в Ялте, - сказал президент. – Если мы не сделаем этого, то будет трудно решать вопрос о репарациях и всякие другие вопросы.

- Репарации нас не беспокоят, – сказал Сталин.

- Соединенные Штаты не будут получать репараций, - ответил Трумэн, - но они будут также стараться избегать каких-либо платежей.

- В Ялте не было ничего точно определено относительно западной границы, - сказал Сталин. – Никто из нас не связан.

Это была правда. Президент указал, что, по его мнению, мы не можем решить этот вопрос сейчас. Нам придется подождать до мирной конференции.

- Будет еще труднее восстановить германскую администрацию, – сказал Сталин…

Польша, сказал я, заслуживает компенсации за земли восточнее линии Керзона, которые она отдаст России, но сейчас она требует больше того, что она отдала… Компенсация должна быть соразмерна потере. Польша не получит никакой выгоды, приобретая так много дополнительной территории. Если немцы бежали оттуда, то им следует разрешить вернуться обратно. Поляки не имеют права ставить под угрозу снабжение немцев продовольствием…

- Германии всегда приходилось импортировать продовольствие, - сказал Сталин. – Пусть она покупает его у Польши.

- Правительство Его Величества, - ответил я, - никогда не сможет согласиться с тем, чтобы восточноевропейская территория, оккупированная во время войны, стала польской.

- Но ее населяют поляки, - сказал Сталин, - и они обрабатывают землю. Мы не можем заставить их выращивать хлеб и отдавать его немцам…

Сталин сказал, что не возражает против того, чтобы создать трудности для немцев. Такова его политика, да к тому же это не даст им возможности начать новую войну. Лучше создавать трудности для немцев, чем для поляков, и, чем меньше промышленности будет у Германии, тем больше рынков будет у Англии».

Вечером 21 июля уже Сталин давал государственный ужин.

Трумэн сообщал домашним, что «это было вау! Начавшись с икры и водки, он закончился арбузом и шампанским. А между ними были копченая рыба, свежая рыба, оленина, цыпленок, утка и все виды овощей. Тосты были через каждые пять минут, пока не было выпито не менее двадцати пяти раз. Я ел мало и пил еще меньше, но это был колоритный и приятный прием…

Меня посадили рядом со Сталиным, и я обратил внимание, что он пил из крошечной рюмки, которую держал наполненной до краев. Он осушал ее часто и сам подливал себе из бутылки. Я предположил, что это водка, которую наливали всем остальным. И я удивился, как Сталин мог выпить так много такого сильного напитка. Наконец, я спросил его, он посмотрел на меня и усмехнулся. Потом наклонился к переводчику и произнес: "Скажите президенту, что это французское вино. После моего сердечного приступа я не могу пить так, как привык"».

И вновь ни слова о бомбе.