Часть 2. Потсдамская конференция

Опубликование Потсдамской декларации вызвало, мягко говоря, недоумение у Сталина. Молотов специально встретился на эту тему с Бирнсом, который уверял, что услышал о просьбе наркома подождать с ее опубликованием только утром 27-го.

- Декларация не была предоставлена Вам раньше, так как Советский Союз не находится в состоянии войны с Японией и президент не хотел создавать затруднений для Советского правительства.

- Советская делегация передала свою просьбу немедленно после получения декларации, - взывал Молотов к совести Бирнса.

- Текст декларации был передан представителям печати вчера в 7 часов вечера.

- Советская делегация получила текст декларации после 7 часов вечера.

Как можно так поступать с потенциально важнейшим союзником в войне с Японией – было выше понимания Сталина и Молотова.

Кстати, отсутствие под Потсдамской декларацией подписи Советского Союза во многом определило отношение к ней японского правительства, удерживая его от незамедлительного принятия ультиматума, поскольку в Японии неизбежность поражения связывали только со вступлением в войну СССР. Впрочем, может, так Трумэном и было задумано. Похоже, он не хотел капитуляции Японии до того, как на нее будут сброшены ядерные бомбы.

После обсуждения Потсдамской декларации в Токио на совещании Высшего совета по руководству войной, Того телеграфировал 27 июля послу Сато: «Позиция, занятая Советским Союзом в отношении Потсдамской совместной декларации, будет с этого момента влиять на наши действия». Послу предписывалось срочно выяснить, «какие шаги Советский Союз предпримет против Японской империи».



Сталин меж тем получил послание от Эттли: «В связи с отставкой г-на Черчилля Его Величество Король поручил мне формирование правительства. Я уверен, Вы поймете, что в связи с неотложными собственными задачами, стоящими передо мной, я не могу вернуться в Потсдам вовремя, к пленарному совещанию, назначенному на 5 часов в пятницу, 27 июля.

Я предполагаю прибыть в Потсдам ко времени совещания во второй половине дня в субботу, 28 июля, и я был бы весьма благодарен, если бы в соответствии с этим могли быть проведены временные мероприятия, если это будет Вас устраивать».

Сталин немедленно ответил, проявив понимание: «Ваше послание получил 27 июля. У меня нет возражений против Вашего предложения назначить наше совещание на субботу, 28 июля, в любой час по Вашему усмотрению».



Но заседания министров продолжались, британскую сторону представлял замминистра иностранных дел Кадоган, больше хранивший молчание. 27 июля Молотов опять председательствовал, и центральным – как и на ближайшие дни – становился вопрос о репарациях.

- Если у нас не будет соглашения по вопросу о репарациях в целом, в конце концов так и выйдет: советская сторона будет изымать репарации в своей зоне так, как она находит это нужным, а американская сторона будет изымать репарации в своей зоне так, как она находит нужным.

- Мы не хотим получать репарации для нашей страны, - уверял Бирнс.

- США не были оккупированы немецкими войсками, - доказывал Молотов. – У нас оккупирована огромная территория, и на этой территории вражескими войсками было уничтожено громадное количество заводов, электростанций и других предприятий. Территория Великобритании также не подверглась оккупации. Мы считаем моральным правом таких стран, как Советский Союз, Польша, Югославия, подвергшихся оккупации, получить возмещение… Мы не настаиваем на ялтинских цифрах, но мы хотим ясного ответа от правительств США и Великобритании на вопрос о репарациях, считая наше моральное право на возмещение неоспоримым и неотъемлемым.

Молотов поставил и вопрос о репарациях с Италии, а также с Австрии, которая была частью Германии, а ее солдаты топтали советскую землю. Бирнс ответил, что считает их получение с Австрии невозможным.

- Если Румыния платит за разрушения, причиненные соседям, то почему Австрия не будет платить? – вопрошал Молотов. – Вы можете отказаться от репараций с Австрии – это ваше право. Ваша территория не была оккупирована.

А Трумэн был озабочен судьбами Германии с совсем другой стороны. 27 июля он отправил Сталину меморандум, в котором говорилось: «Если не будет выделено существенное количество германского угля для экспорта, этой зимой Европе будет угрожать острый угольный голод… Я очень хочу, чтобы четыре оккупирующие державы проводили общую политику в отношении угля, и поэтому я поручил генералу Эйзенхауэру обсудить политику, излагаемую в прилагаемой директиве, в союзном контрольном совете в самое ближайшее время».